Психология рабства

С точки зрения свободного человека, равенство – это когда все свободны. С точки зрения раба – когда все – рабы. Именно поэтому в России так популярны Иван Грозный, Петр I и Сталин. Выигранные войны тут не при чем, Грозный продул Ливонскую, Петр – Турецкую, потеряв, кстати, кусок Украины, Сталин – Финскую и Корейскую. Любят их не за войны, а за издевательство над боярами или партноменклатурой – словом, над верхами, за это им забывают проигранные войны и помнят выигранные. Все знают, что они и с низами не церемонились, но кто церемонился с низами? И если барин постоянно мордовал и запарывал до смерти своих крестьян и насиловал своих крестьянок, то что страшного в том, что это один раз вместо него сделали опричники? Зато они замордовали или запороли барина (а может, и барыню) и изнасиловали барыню (а может, и барина), чем уравняли тех с крестьянами. А потом точно так же с опричниками и членами их семей расправились новые опричники, уравняв с крестьянами старых. Когда в 30-е годы Сталин руками Ягоды разбирался с «троцкисто-зиновьевцами», многие крестьяне искренне радовались – во враги народа попадали в том числе и те, кто этих самых крестьян загонял в колхозы или выселял в Сибирь. Потом и Ягода попал в «ежовы рукавицы», а позже с Ежовым расправились руками Берии. Сталин уравнял всех граждан СССР, пускай не в правах, так хоть в бесправии.

И когда сейчас кто-то мечтает о Сталине, я не веду речь о бывших палачах и их наследниках, я о тех, кто и при СССР жил не сладко, но после лихих 90-х и вовсе оказался на грани выживания, о тех, кто сейчас сталкивается с неравенством и несправедливостью властей, так вот, когда эти люди мечтают о новом Сталине, они прекрасно понимают, что им он ничего хорошего не принесет. Но, по крайней мере, он, по их замыслу, должен принести много плохого нынешним олигархам, чиновникам и прочим «хозяевам жизни». Точно так же, умирающий от руки бандита мог бы мечтать о чуме, которая ему, как умирающему все равно уже не страшна, но которая зато заберет и убившего его бандита. Россиянин не верит, что всем может быть хорошо. Зато он верит, что всем может быть плохо. И это, с его точки зрения, справедливее, чем когда одним хорошо, а другим плохо. Чем одни лучше других?

Логика малоприятная, однако, логика российских либералов не лучше. Если сталинисты хотят, чтобы всем жилось плохо, то либералы – чтобы одним жилось хорошо за счет того, что другим живется плохо. Послушайте какую-нибудь Латынину, и вы убедитесь в этом сами. Правда, Латынина или Венедиктов предпочитают называть себя не либералами, а консерваторами. Но, во-первых, самые первые либералы, воскресни они сейчас и послушай они Венедиктова с Латыниной, сочли бы тех именно либералами, а не консерваторами. А во-вторых, можно считать их и консерваторами, но тогда и всех российских либералов следует причислить к таковым. Ибо их либерализм касается исключительно экономики, а тут и Латынина с ними едина. Чем Гайдар, поддержавший переворот, или Немцов, не скрывавший социал-дарвинистских взглядов, принципиально отличаются от поклонницы Пиночета? Дело ведь не в названии, а в сути. Современный социал-либерализм, который характерен для Первого мира, явление сравнительно позднее, он заслуживает отдельного анализа, но для России он не очень характерен. В лучшем случае российские социал-либералы отличаются от либералов-пиночетистов лишь умеренностью: пусть, мол, одним будет лучше за счет других, но в меру.

В таком сходстве либералов со сталинистами нет ничего удивительного – недаром Булгаков, благодаря своему «Собачьему сердцу» ставший кумиром либералов, любил Сталина. И те и другие хотят рабства, только одни – для всех, а другие – для всех, кроме себя. И как не неприятен Шариков, но Преображенский еще более отвратителен. Шарикова, по крайней мере, извиняет его невежество, не говоря уже о том, что Шариковы создаются не Швондерами, как, наверное, думал сам Булгаков, а Преображенскими – если обращаться с человеком так, как Преображенский с Шариковым, то никого другого из него не воспитаешь. Обращайся Преображенский так со своими студентами, вряд ли те бы подарили ему трость с трогательной надписью. Да и с Борменталем он ведет себя иначе. И когда читаешь финал «Мастера и Маргариты» и доходишь до того места, где Мастер получает дом со старым слугой, это словосочетание «старый слуга» сразу как-то царапает по душе. Не либерала, конечно, а нормального человека. Странно, что Булгаков не написал еще «старый раб». Впрочем, он сделал это из чисто литературных соображений, для него не было большой разницы «старый слуга» ему казалось просто красивее. Как бы то ни было, но для сохранения рабства хоть для всех, хоть для большинства нужна сильная власть. Отсюда и сходство.

* * *

Трудно сказать, кто опаснее – потенциальные рабы или потенциальные рабовладельцы. Для рабства нужны и те, и другие. Не говоря уже о том, что можно быть одновременно и тем, и другим. Самый забитый раб легко превращается в рабовладельца, если получает власть над кем-то, еще боле забитым, чем он. Это, кстати, хорошо видно на примере все того же булгаковского Шарикова, грозившегося уволить отказавшую ему работницу и, наверняка, уволившего бы, если б не вмешательство Борменталя. По сути дела, Шариков – это маленький Преображенский. И пускай и тот, и другой – литературные герои, но Булгаков вовсе не хотел показывать их сходство, скорей наоборот, он показал его вопреки и своему желанию, и своим взглядам на них, просто писательский талант не дал ему погрешить против истины.

С рабовладельцами дело обстоит посложнее. Рабовладелец, столкнувшись с более сильным, желающим сделать его своим рабом, конечно, по собственному опыту понимает, чего от него хотят. Но он, может оказать сопротивление и победить или, в крайнем случае, погибнуть. Не случайно, древние римляне считали, что рабы достойны своей участи именно потому, что смирились с ней, не сумев победить, но и не захотев умереть. Если раб, получивший власть, всегда готов вести себя как рабовладелец, то рабовладельца, попавшего в чью-то власть, часто надо еще заставить вести себя как раб. Именно потому и были любимые многими россиянами деспоты столь жестоки к представителям верхов, что стремились тем внушить: «Вы – не только хозяева рабов, но и сами – рабы!» Да и не только при этих деспотах это было верно – превращение бояр в «государевых холопов» началось еще во Владимирской Руси (Андрей Боголюбский был убит заговорщиками именно за то, что обходился с боярами «не как с братьями, а как с подручниками») и закончилась в Московии еще при Орде (наследницей которой в дальнейшем и стала Московия). Периодически во время обострения борьбы за власть, за место главрабовладельца, последнему, если он не был уверен в прочности своего положения, приходилось напоминать потенциальным соперникам, кто в доме хозяин (а заодно и проводить ротацию, заменяя «освоившихся рабовладельцев» свежими – недавними рабами), именно этим объясняется поведение Грозного, Петра и Сталина. Как бы то ни было, но века такого отбора сделали свое дело и теперь большинство жителей России сочетают в себе готовность быть рабом с готовностью быть рабовладельцем, готовность унижать с готовностью унижаться, готовность забирать, с готовностью отдавать. Лишь изредка можно увидеть несгибаемых, вроде Березовского или Ходорковского.

В любом случае, ни психология раба, ни психология рабовладельца несовместимы с нашей целью, а значит, должны быть уничтожены. А уничтожить их можно только двумя способами: либо истребив физически всех их носителей до единого, либо перевоспитав оных, дабы те, во-первых, поняли, что возможен мир без рабства, а во-вторых, если бы не стремились к такому миру, то хотя бы не мешали другим его создавать. Если бы для нас был приемлем первый вариант, то мы, возможно, и могли бы обойтись без понимания логики тех, кого собирались бы истребить; хотя и в этом случае нам лучше было бы их все-таки понимать – всегда легче победить противника, если понимаешь его логику. Но уж если мы подобного не допускаем и стремимся избавлять мир от рабства путем освобождения рабов, а не путем поголовного истребления и их, и их хозяев, то нам уж просто никак не обойтись без понимания их психологии. Что, собственно говоря, и побудило меня изложить все вышеизложенное.