«Университет горит» (#unibrennt): этот хэштег из твиттера несколько лет назад дал название акциям протеста, проходившим во многих университетах Германии и Австрии. Инициатива взяла своё начало в Вене, где группа студентов захватила и какое-то время удерживала Audimax (auditorium maximus), главный лекционный зал университета. Большинство студентов были левыми или по крайней мере симпатизировали им, поэтому использованная ими тактика вскоре получила название «аудимаксизм», по созвучию с «марксизмом». Вскоре инициатива перекинулась и на другие города. Студенты разных вузов стремились символически поджечь свою Alma Mater. В интернете до чих пор можно найти сохранившиеся с того времени блоги с названиями: «FAU Brennt», «TU-Berlin brennt» и так далее. По Германии и Австрии прошла череда захватов главных аудиторий университетов. Иногда они были мирными, иногда сопровождались столкновениями с полицией. Иногда студенты добивались исполнения собственных требований, иногда — не очень. Аудимаксизм был назван новым воплощением прямой демократии, над Европой опять замаячил призрак 1968-го года. Сейчас призрак до поры изгнан. Ультралевые продолжают заниматься просветительской деятельностью в своих автономных пространствах. Акции протеста проводятся, но занимаются ими вовсе не радикалы, а вполне умеренные члены официальных студенческих советов. Преподаватели, как правило, не возражают, а иногда и поддерживают. По постсоветским меркам (где любое волнение студентов — событие) эти выступления смелы и радикальны. Часто они даже оказываются вполне действенными: тарифы снижаются, строятся новые общежития, в столовых появляется вегетарианская еда. Но вот революции всё равно не происходит. Университет чутко откликается на лево-либертарные веяния, но общее направление развития как образования, так и общества в целом в большинстве европейских стран продолжает тяготеть к консерватизму и неолиберализму. Огонь не покидает пределов хэштегов твиттера, никто всерьёз не покушается на основы образовательной системы. А если и зарождаются одинокие вспышки, то они быстро гаснут, не причинив каменным стенам храмов науки никакого вреда.
В этом тексте я попытаюсь разобрать примеры побед и поражений студенческих движений в ЕС и на постсоветском пространстве и проанализировать их перспективы. Но гораздо важнее — перейти от тактики к стратегии, от средств к целям, рассмотреть борьбу студентов в более глобальном политическом контексте.
Если сравнить студенческие акции в постсоветских республиках и Европе, то первое, что бросается в глаза, — это разный уровень радикализма. И речь вовсе не об уличных боях с полицией и горящих машинах (хотя и о них я позже скажу), которые являются обыденностью в Западном политическом ландшафте и воспринимаются как экзотика у нас. Речь о том, что у нас, для того чтобы прослыть социально-опасным элементом, совсем не обязательно жечь машины. Любой публичный протест в России или Украине, не говоря уже о Беларуси, до последнего времени воспринимался как покушение на основы общественного порядка, а его участники клеймились властями всех уровней как экстремисты, провокаторы и иностранные шпионы. И их действительно боялись. Маленькая акция против постановления о платных услугах в университетах (которое грозило полной коммерциализацией учебного процесса), проходившая в Луганске и собравшая всего пару десятков участников, вынудила ректоров всех вузов области созвать пресс-конференцию на которой они клялись, что никаких платных услуг не будет. Испуганных чиновников от образования было даже больше, чем протестующих. По тому же поводу осенью 2010 года во всей стране прошли массовые акции, собравшие в общей сложности от десяти до двадцати тысяч человек. В этой успешной кампании принимал активное участие синдикалистский студенческий профсоюз «Прямое Действие». Рядовые участники были далеки от политики и просто не хотели платить деньги за пользование библиотекой и пропущенные лекции, но основным мотором протеста выступали именно левые радикалы.
В Германии кампанию против семестровых взносов в университетах (фактически, сделавших бесплатное образование платным) провели аполитичные студенческие организации и профсоюзы. Они не стремятся к социальной революции, к ликвидации института частной собственности, разрушению государства и нуклеарной семьи. Но их аполитичность всё же является левой. На акциях звучат социальные лозунги, ораторы при активной поддержке публики высказываются против ксенофобии и традиционализма. На самом деле, акция студенческих радикалов в Украине выглядит, как правило, даже более умеренной, чем европейский социал-демократический мейнстрим. Понять, кто тут настоящий экстремист, можно разве что посмотрев на реакцию власти. Акцию студенческого профсоюза в Германии сопровождает одна полицейская машина, в которой сидит пара копов. В Украине на аналогичное мероприятие приезжают автобусы с Беркутом (спецподразделение милиции), периодически силовики провоцируют стычки с протестующими. Так что у мирных и беззубых акций невольно вырастают клыки. И хоть до горящих машин дело не доходило даже во время самых активных выступлений, ощущение riot’а всё же витало в воздухе.
Очень важно прочувствовать эту разницу. В Европе средний «студенческий активист» — это социал-демократ, который выдвигает умеренные и реалистичные требования и вполне благожелательно принимается обществом и государством. Есть и весьма развитая радикальная среда, но она представляет собой самостоятельное явление, это легко прослеживается и по действиям силовиков, и по восприятию её в СМИ. В Украине или России студенческий активист, высказывающий какие угодно требования — это, в глазах общества, уже радикал. С активистами, невольно выглядящими радикалми, смешиваются радикалы настоящие — анархисты и марксисты, которые вынуждены выдвигать социал-демократические и трейд-юнионистские требования, фактически, заменяя собой несуществующий лево-центристский мейнстрим.
В этом отношении крайне показательны примеры из России. Даже самые невинные инициативы местного «Студенческого действия» являются объектом пристального внимания Центра по противодействию экстремизму. Повседневная борьба за места в общежитии или качественное и недорогое питание в столовых — то, чем в Европе занимается официальный студенческий совет, — превращается в чуть ли не героический акт, требующий настоящей смелости и самоотдачи.
Если выйти за пределы студенческой проблематики, и посмотреть на наёмных работников, то мы увидим ту же самую ситуацию. Доминирующие повсюду «желтые» профсоюзы абсолютно лояльны не только к государственной власти, но и к работодателям, т. е. не исполняют своих прямых обязанностей. Подобные организации занимаются чем угодно, кроме, собственно, защиты прав наёмных работников. Независимые профсоюзы, по характеру и форме своих требований вполне вписывающиеся в умеренную трейд-юнионистскую традицию, вынуждены функционировать в боевых условиях, сталкиваясь на каждом шагу с преследованиями и репрессиями. Активная радикальная борьба смещается в центр. Это является важной отличительной чертой постсоветского левого активизма. «Жёлтые» рабочие профсоюзы, официальные студенческие профсоюзы или студсоветы не только не представляют интересы работника или студента — они часто действуют прямо вопреки им. В Украине проект антисоциального трудового кодекса был предложен Василием Харой, на тот момент главной местной Федерации Профсоюзов. Его российский коллега Андрей Исаев крайне обеспокоен православной духовностью и величием державы, но в том, что касается прав работников, также выступает в унисон с работодателями. Ещё один пример из Украины: в период борьбы за закон об образовании, кормящиеся с рук министерства образования студенческие советы активно поддерживали все его самые чудовищные инициативы и изменяли свою позицию синхронно с «генеральной линией». Власть сама ставит себя в положение, в котором самая умеренная критика будет звучать как призыв к революции. В этом существенное отличие между ЕС и постсоветскими республиками. Профсоюзы в европейских странах могут собирать многотысячные, а иногда и миллионные демонстрации. Они устраивают стачки, парализующие работу транспорта, они могут останавливать производство. Но это далеко не революция. Рамки дозволенного существенно расширены по сравнению с теми, к которым привыкли мы, но они всё же они присутствуют. И профсоюзные боссы, и власти хорошо знают ту черту, которую не следует переступать. А если её всё же переступают, то на смену добрым и улыбчивым полицейским, охраняющим покой демонстрантов, приходят подразделения riot police, по сравнению с которыми и украинский Беркут, и российский ОМОН кажутся добродушными увальнями. Готовность пересечь эту грань и разделяет как рабочее, так и студенческое движение на две неравные части — на тех, кто готов работать над совершенствованием и улучшением существующего политического и экономического строя, и на тех, кто борется за его уничтожение. На одних митингах организаторы благодарят полицию за то, что она уделила им своё драгоценное время, на других её встречают скандированием «A.C.A.B.», «Bullen raus!» или «Mort aux vaches!».
В наших же реалиях доходит до забавных курьёзов, когда «все менты ублюдки» и «милиция с народом» скандируются внутри одной толпы. Радикалы и социал-центристы очутились в одной лодке и вынуждены совместно её раскачивать. Это положение дел часто создаёт ложную иллюзию радикализации широких масс. И чем жестче репрессии, тем более революционой кажется ситуация. Вот они, настоящие активисты из народа, массово выходят на баррикады с леваками. Хотя часто ультралевые не понимают, что творится в головах не только у собираемой ими массовки, но даже у их «соратников», все мысли об анализе гонятся прочь как деморализующие и отвлекающие от Действия. Однако единственное, что поддерживает ультралевых в их мнимой роли экстремистов — это глупость, самодурство и жестокость власти, ведь для того, чтобы вывести из строя и деморализовать радикалов, привыкших быть на острие борьбы, достаточно просто прислушаться к их не таким уж неисполнимым требованиям. Это хорошо прослеживается на примере недавних студенческих протестов в Украине: движение, которое ещё три года назад казалось крайне перспективным, которого боялась власть, с которым настойчиво пытались дружить оппозиционные политики, — сейчас на глазах сходит на нет. И виной тому не репрессии, а, наоборот — неожиданно проявленная властью конструктивность и готовность к диалогу.
Представим себе перетягивание каната. С одной стороны власти, с другой — протестующие студенты. Каждая сторона тянет в свою сторону — власть неуклонно продвигает антисоциальные законы, студенты протестуют, чуть ли не осаждая парламент. И тут, внезапно, власть идёт на уступки. Да ещё на какие уступки — она приглашает своих оппонентов на беседу, усаживает их за стол переговоров, выслушивает, зовёт в инициативную группу по доработке закона. Одна из сторон внезапно отпускает канат — вторая от неожиданности падает на землю. Когда все усилия направлены на сам процесс противостояния, неожиданная победа может дезориентировать и, в конечном счёте, обернуться поражением. Вдруг стало понятно, кто, выражаясь словами Розы Люксембург, грезил об «окончательном уничтожении» существующего строя, а кто просто хотел его «заштопать». И первые неожиданно для себя оказались в меньшинстве. Однако в этом нет ничего удивительного и ничего страшного — революционеры всегда находятся в меньшинстве и выходят из маргинеса лишь в моменты глобальных потрясений. Беда в другом. Мы упустили тот момент, когда можно было использовать процесс совместной борьбы даже не для агитации — для просвещения, когда было можно достучаться до своих ситуативных соратников, объяснить им свои реальные цели и те причины, которые вынуждают нас их ставить. И вычленить из тысяч этих случайных попутчиков десятки, а может, и сотни, тех, кто будет готов идти дальше. Вместо этого было решено ориентироваться на массовость. Украинский, мещанин, как и его российский собрат, любит говорить о своей «внеидеологичности», на самом деле слепо ретранслируя доминирующие в обществе консервативные политические установки. Ошибкой «Прямого Действия» был чрезмерный страх распугать потенциальных соратников чрезмерной левизной риторики. В результате безусловный тактический успех обернулся стратегическим поражением: после того как скромные и реалистичные требования протестующих были удовлетворены, об украинском студенческом движении попросту начали забывать. Причём не только политики и журналисты, но и его недавние участники — малая задача решена, а больших никто толком и не ставил.
Ультралевые студенческие активисты в Украине невольно выполнили ту же самую миссию, которую в Европе берут на себя их социал-демократические коллеги. Сыграли роль фактора стабилизирующего систему, позволили ей улучшиться, указали на её ошибки. И стали ненужными даже в этом качестве. Потому что в рамках реформистской политики нашлись куда более удобные для властей эксперты и переговорщики — умеренно-оппозиционные ректоры вузов, «конструктивные» и «реалистичные» активисты из либеральных и патриотических организаций. Аналогичный опыт показывает основанный левыми радикалами трейд-юнион «Защита труда». Подчас весьма эффективно занимаясь защитой интересов наёмных работников, он так толком и не вовлёк никого из них в радикальную политику. Члены профсоюза часто даже не подозревают о том, что состоят в левой организации. Более того, их уровень политической грамотности не позволяет им понять что такое левая организация. И над их просвещением никто не работает. Да и в самом деле, начать после нескольких лет функционирования профсоюза проводить обязательную политинформацию было бы смешно. В результате левая в своём замысле организация неизбежно приходит к банальному трейд-юнионизму без попыток перехода к революционной политике, заняв нишу стабилизатора системы, которую уже не способны выполнять продажные «желтые» профсоюзы. Показательно, что за годы существования профсоюза количество людей, выходящих под его знамёнами на левые акции, упало до нуля. Доходит до забавных казусов: рабочие активисты, несколько лет состоявшие в профсоюзе, параллельно вступали в неофашистские партии и не видели ни малейших противоречий в своих действиях. [примечание автора: статья писалась в декабре 2012 года, за несколько месяцев ситуация претерпела существенные изменения. На момент написания этого текста ЗП на спаде активности, но всё-таки оставался полноценным трейд-юнионом. Сегодня он изменился как внешне, так и внутренне, превратившись в политтехнологический проект популистского толка. У организации открылись странные источники финансирования позволяющие арендовать офисы и нанимать функционеров, и источник денег находится явно вне рабочего движения. Среди актива наметился большой приток ультраправых радикалов, ведётся «идеологическая работа», направленная на интеграцию националистов в левую среду.] Ещё более печальна судьба профсоюза «Народная солидарность», который одно время функционировал при активной поддержке местных марксистов: сначала он покончил с «национальным нигилизмом и безбожием» в своих рядах, а потом завязал и, собственно, с профсоюзной деятельностью, став базисом для микроскопической националистической организации.
Следует отметить весьма удачный опыт «Прямого действия» в создании независимой образовательной площадки «Вольная школа», функционирующей по принципам либертарного образования. Можно было бы написать развёрнутый и, в целом, хвалебный отзыв об образовательной части этого проекта, но это вышло бы за рамки нашей статьи. А вот социально-революционная составляющая проекта заслуживает критики. «Вольную школу» активно посещают ради бесплатных языковых курсов или интересных научных лекций, но, к сожалению, она так и не стала политизированной. Многие её посетители и даже лекторы в принципе не понимают, чем занимается организация, стоящая за этим проектом, и никаким образом не вовлекаются в реальную активистскую работу. Подобные примеры заставляют некоторых левых заклеймить как «реформистский оппортунизм» любую борьбу, если она не проходит под лозунгом немедленного и безоговорочного свержения капитализма. Такие левые отказываются от работы со студенчеством (которое не является революционным классом, да и в принципе классом не является), от взаимодействия с рабочими профсоюзами (которые все без разбору клеймятся как буржуазные образования), от критики законодательных инициатив власти (как можно критиковать отдельный закон, когда виновна вся система?). Такой квази-максималистский подход может привести либо к настоящему повстанческому анархизму (который, как правило, завершается тюрьмой или разочарованием, когда становится ясно, что вечная метафизическая борьба без плана — это бег по кругу), либо к «кухонному повстанчеству» — бесконечным разговорам о бескомпромиссной революционности, которые перемежаются тренировками во имя будущих сражений и редкими акциями по символическим поводам (тот же бег по кругу, только вокруг дивана или турника). Всё это замечательно вписывается в Спектакль. Добавляет происходящему на сцене остроты, создаёт иллюзию реального действия.
Крайне популярен ещё один ложный путь — сочетание первых двух, тем более, что они редко встречаются в чистом виде. Вполне можно по праздникам ощущать себя Махно или Дуррути и в своих фантазиях до основания разрушать систему, а по будням возвращаться к реформизму и продолжать ставить заплатки на поеденное кризисом лоскутное одеяло капитализма. Система неплохо усвоила урок 68-го года, гораздо лучше, чем те, кто видит себя преемниками революционной традиции того времени. Вчерашние бунтари стали депутатами Европарламента, методы ситуационистов обогатили арсенал маркетологов и специалистов по пиар-технологиям. С тех пор многое изменилось. Капитализм — это уже даже не лоскутное одеяло, это огромная бесформенная амёба, которая мгновенно заращивает наносимые ей повреждения и постоянно растёт, пожирая всё вокруг. И тот факт, что она гниёт изнутри, не вредит её пищеварению и только увеличивает аппетиты. Песни панк-группы Clash используются в промо-роликах к недавней лондонской Олимпиаде. Символика движения #Occupy уже органично влилась в рекламу банков. Протест продаётся с каждым годом всё лучше и всё быстрее, речь далеко не только о футболках с Че Геварой — новые герои попадают на рынок не после смерти, а ещё при жизни, причём рвутся туда добровольно. Повзрослевшие студенческие бунтари и прочие Стивы Драммонды превращают свою деятельность в карьерный трамплин, стремясь стать «успешными людьми», выгодно монетизировав или превратив в политический ресурс собранный ими кредит доверия. Спектакль сегодня уже совсем не тот, что в 60-е, с тех пор ложь стала куда более глобальной и всеобъемлющей. Капитализм питается своими критиками и умнеет. Прекаризация, вынуждающая человека работать по 20 часов в неделю и тратить своё время на бесполезные курсы по освоению новых низкоквалифицированных профессий, походит на издёвку над социалистическими утопиями, в которых люди до старости совмещают творческий труд и учёбу.
Зыбкая альтернатива перечисленным выше ошибочным практикам существует, но она требует от активиста самоотдачи и постоянной рефлексии. Не противопоставлять друг другу малые и большие цели, а понимать, что они едины. Участвовать в локальных процессах, всякий раз помня о глобальном контексте, выбирать средства, сообразуясь с конечной, а не промежуточной целью. Каждый раз, созывая или поддерживая стачку, забастовку или оккупацию, думать не только о завтрашнем, но и о послезавтрашнем дне. Закулисные переговоры с дирекцией предприятия или администрацией вуза могут дать быстрый позитивный результат. Можно пойти на союз с представителями власти или буржуазных партий и получить таким образом помощь, финансирование и поддержку. Но маленькая победа, полученная подобным путём, будет всякой ценности с точки зрения революционной перспективы, само по себе участие в демократических или даже социальных инициативах волшебным образом не повысит сознательность масс и не привлечёт их на правильную сторону. Не следует разделять «агитационную деятельность» и «реальную борьбу», напротив, реальная борьба должна являться основным инструментом для агитации. Принципы горизонтальной самоорганизации и либертарного планирования куда лучше усваиваются в ходе реальной деятельности, чем на отчуждённых примерах. Когда о классовой борьбе говорит человек, который завоевал доверие и уважение решая практические задачи, к нему прислушаются куда охотнее, чем к идеологу со стороны. Безусловно, даже при хорошо поставленной пропаганде не стоит питать чрезмерных надежд — в любом коллективе, будь он студенческим или рабочим, лишь меньшинство в обычной ситуации перейдёт на революционные позиции. Но именно за это склонное к радикализму меньшинство и следует бороться. Именно усиление экстремумов сдвигает в ту или иную сторону центр . Во многом, именно благодаря пропагандистской работе и прямому действию радикалов, европейский профсоюзный и студенческий мейнстрим находится на гораздо более левых позициях, чем постсоветский. А более левый мейнстрим, в свою очередь, рождает больше радикалов, это процесс идущий по кругу, если, конечно, ультралевые не захотят в очередной раз «выйти из маргинеса» в угоду текущим политическим задачам, и не переместятся в центр. Не следует надеяться на революцию уже завтра, но, при этом, не следует считать её чем-то недосягаемым. Нужно уметь слышать как растёт трава, и не забывать регулярно затачивать косу. Одного созерцания и наблюдения тут недостаточно — систему нужно постоянно проверять на прочность, понимая при этом, что не только каждое ваше поражение, но и каждая победа делает её сильнее. Но они же делают сильнее и и будущих могильщиков системы.
Прямо сейчас, пока я пишу этот текст, в Москве произошёл самозахват университета РГТЭУ. К тому времени как я закончу, ситуация вряд ли придёт к своему завершению, но нужно отметить, что, независимо от исхода дела, происходящее является прорывом в российском студенческом активизме. Хоть за кулисами и стоит коричневый ректор, пытающийся вести свою игру — пример РГТЭУ может заразить своим энтузиазмом и другие вузы [примечание автора: пример не только не заразил другие вузы, но благодаря профашистскому ректору Бабурину успешно дискредитировать борьбу за автономию университетов]. Но именно от левых, которые сейчас обращаются к студентам, зависит, сменится ли этот прорыв спадом и деморализацией или же, напротив, станет новой ступенью. Одно можно сказать с полной уверенностью — доминирующую сегодня как в Украине, так и в России реактивную по сути риторику «борьбы против коммерциализации и деградации образования» следует как можно чаше разбавлять прогрессивными требованиями, касающимися социальных и политических свобод. Не просто защищать то, что есть, а постоянно пытаться захватить больше. Повышение стипендий и их привязка к средней зарплате, реальное студенческое самоуправление, оплачиваемая практика, отдельные комнаты в общежитиях, борьба против авторитаризма и иерархии внутри самого университета — это пример пунктов из гипотетической умеренной «переходной программы», радикальная же программа должна включать в себя пересмотр самого понятия «университет», что возможно лишь в результате кардинальной перестройки всего общества. Студенческий активизм, доведённый до своего логического завершения, должен перестать быть студенческим. «Uni brennt» — крайне удачная аллегория, университет действительно должен будет сгореть, исчезнуть как явление, чтобы возродиться в совершенно новом качестве. В конце концов, то, что мы понимаем под «университетом», сегодня кардинальным образом отличается от того, что понималось под этим понятием несколько веков назад. Учитывая постоянно растущую скорость развития общества, было бы крайне наивно полагать, что университет в сегодняшнем понимании просуществует сколь-нибудь долго. Революционеры с самыми утопичными представлениями о будущем — гораздо большие реалисты, чем люди, верящие в улучшение системы и исправление её недостатков.
Если продолжить проводить параллели между студенческим и рабочим активизмом, то в обоих случаях, конечной целью будет являться переход учебного или трудового процесса в руки самих студентов и работников, ликвидация дистанции между «начальниками» и «подчинёнными». Но всё же параллель — не совсем точное слово. Когда-то эти прямые должны совпасть, и тогда университет перестанет быть фабрикой шаблонных специалистов и прелюдией к пожизненному трудовому рабству, а станет местом вечного развития и самосовершенствования для каждого свободного человека. А других людей, на самом деле, не бывает.
Александр Володаркий для «Политической Критики»
Добавить комментарий