"Варварство с человеческим лицом": о книге американского социолога, уверенного в том, что государства не нужны

«Против зерна» — третья книга американского антрополога и социолога Джеймса Скотта, опубликованная на русском (ранее выходили его работы «Благими намерениями государства» и «Искусство быть неподвластным»). Основная мысль всех трех исследований неизменна: внегосударственные формы человеческих сообществ, которые цивилизованный мир всегда считал «варварскими», предпочтительнее жизни в границах государств, а письменная история чаще всего скрывает тот факт, что большинство людей тысячелетиями прекрасно обходилось без государственности. В книге «Против зерна» Скотт раскрывает эти тезисы главным образом на материале древних государств Ближнего Востока — по просьбе «Горького» о ней рассказывает Николай Проценко.

Государство как протекционистский рэкет

Название работы Скотта — буквальное прочтение английского выражения against the grain, которое на русский обычно переводится идиомами наподобие «не по нутру» или «против шерсти». Этот смысл тоже заложен в содержание книги — все «благие намерения государства» Скотт априори считает посягательством на свободу человека, но в его прочтении истории первых государств формулировка «против зерна» наполняется предельной конкретикой. Дело в том, поясняет автор, что само появление и развитие государства неразрывно связано с выращиванием зерновых культур — пшеницы, просо, риса, кукурузы.

«Ключ к пониманию взаимосвязи государства и зерна кроется в том, что только злаки могли стать основой налогообложения: их урожай легко увидеть, поделить, оценить, хранить, транспортировать и „рационализировать”, — утверждает Скотт. — Другие культуры — бобовые, клубневые и крахмалоносные — обладают некоторыми, но не всеми из этих желанных для государства качеств. Чтобы оценить в полной мере уникальные качества злаков, нужно представить себя на месте древнего сборщика налогов, которого интересовали прежде всего простота и эффективность работы... „Надземное” одновременное вызревание зерновых обладает тем важнейшим преимуществом, что государственным сборщикам налогов легко оценить размер урожая и рассчитать взимаемые налоги. Эта особенность превращает пшеницу, ячмень, рис, просо и кукурузу в главные политические культуры».

Здесь Скотт фактически повторяет одну из главных мыслей своей книги «Искусство быть неподвластным»: охота и собирательство — деятельность гораздо более сложная, что зерновое земледелие, а последнее куда сложнее монотонной работы на конвейере, очередного шага в сторону сужения перспективы и упрощения решаемых задач. «Как только Homo sapiens сделал судьбоносный шаг к сельскому хозяйству, он поступил в строгий монастырь, чьим настоятелем является требовательный генетический часовой механизм нескольких растений — в частности, в Месопотамии это пшеница и ячмень», — а это, в свою очередь, вело к появлению государства как организатора и надсмотрщика этого «монастыря».

Теория происхождения государства, которой придерживается Скотт, в целом не нова — это один из вариантов представления о государстве как об организованном рэкете. В этом случае государство оказывается либо охранным предприятием, оберегающим население преимущественно от самого себя и берущим за это плату в виде налогов, либо «стационарным бандитом», который приходит на смену ненасытному «бродячему бандиту», изымая у беззащитного населения только часть ресурсов, а не все сразу. Создание государства, подчеркивает Скотт, не было великодушным изобретением элит в интересах защиты зерновых запасов сообщества от грабителей — государство возникло как инструмент протекционистского рэкета победившей группы грабителей.

Но как только эта теория ложится на макрохронологию мировой истории, тут же возникает вопрос, ответ на который в книге Скотта занимает одно из центральных мест. Как известно, земледелие и одомашнивание животных — неолитическая революция — на Ближнем Востоке начались не позднее 10 тысяч лет назад, а первые государства появились там же не ранее 6 тысяч лет назад. Чем в таком случае люди, научившиеся выращивать зерно и одомашнившие ряд животных, занимались несколько тысяч лет, не зафиксированных в письменных источниках? Современные данные археологии и других дисциплин, на которые ссылается Скотт, позволяют ему ответить на этот вопрос вполне уверенно и тем самым предложить принципиально новую картину истории ранних цивилизаций. 

«Мы полагали, — говорит Скотт об основных результатах проделанной им ревизии, — что одомашнивание растений и животных прямо вело к оседлому образу жизни и земледелию. Однако оседлый образ жизни возник задолго до первых случаев одомашнивания животных и растений: оседлость и одомашнивание появились по крайней мере за четыре тысячелетия до того, как оформилось нечто похожее на деревни... Мы считали, что оседлость и земледелие мгновенно положили начало государственному строительству, но оказывается, что города неожиданно появились намного позже оседлого земледелия. Мы полагали, что земледелие было великим шагом к обеспечению благосостояния, пропитания и отдыха, но, оказывается, все было ровно наоборот. Государства и первые цивилизации считались центрами притяжения, привлекавшими людей своей роскошью, культурой и возможностями. В действительности же первые государства были вынуждены захватывать большую часть своего населения и удерживать его с помощью разных форм рабства».

Одна из базовых гипотез Скотта заключается в том, что на протяжении очень долгого времени привычного нам разграничения между земледельцами, скотоводами, охотниками и собирателями не было: там, где произошло одомашнивание растений и животных, люди поначалу успешно продолжали заниматься охотой и собирательством. Все достижения неолита — оседлость, земледелие, домашняя усадьба, орошение и города — существовали, подчеркивает исследователь, задолго до того, как мы обнаруживаем нечто похожее на государство в Месопотамии. Зачаточные формы государственности, по его мнению, возникли благодаря специфическому сочетанию запасов зерна со все более ограниченной в перемещении рабочей силой, которое сложилось в позднем неолите и стало объектом контроля и захвата. Это сочетание и было единственным материалом, подходившим для строительства государств, утверждает Скотт.

Паразиты зримые и незримые

В объяснении того, почему этот догосударственный период настолько затянулся, Скотт обращается к фактору, который, по его мнению, прежде недооценивался историками ранних цивилизаций — к эпидемиям. Только так, по его мнению, можно объяснить крайне низкую динамику человеческого населения между 10000 и 5000 годами до н. э.: по оценке ряда исторических демографов, за эти пять тысяч лет количество людей на планете выросло всего на четверть — с 4 до 5 млн человек.

Придавая эпидемиям первоочередную значимость, Скотт идет вслед за крупнейшим американским историком ХХ века Уильямом Макнилом, который в книге «Эпидемии и народы» почти полвека назад выдвинул совершенно неожиданные трактовки многих событий всемирной истории, основанные на факторе инфекционных заболеваний. Кстати, одним из главных консультантов Скотта в процессе написания «Путем зерна» выступил сын покойного патриарха американской исторической науки Джон Макнил, тоже известный историк-энвайронменталист.

«Я полагаю, что эпидемии — „самое громкое” умолчание археологических находок эпохи неолита. Археолог может оценивать только то, что извлекает в ходе раскопок, поэтому здесь мы вынуждены делать предположения без убедительных доказательств. Тем не менее есть веские основания полагать, что множество внезапных крахов древнейших населенных центров объясняются разрушительными эпидемиями», — утверждает Скотт, хотя в деталях его гипотеза определенно оставляет желать лучшего. Тот же Макнил в своей книге неоднократно предупреждал, что современные названия болезней лишь в немногих случаях применимы к эпидемиям прошлого, тогда как Скотт, похоже, принимает на веру, что «чума», упоминаемая в Ветхом завете и античных источниках, в самом деле была бубонной чумой, которая появилась в Старом свете существенно позже.

Впрочем, это не умаляет масштаб самой гипотезы о том, что в строгом смысле слова все инфекционные заболевания представляют собой «цивилизационный эффект», а эпидемии, после того, как люди стали жить бок о бок с одомашненными животными, долго сдерживали рост человеческого населения. Макнил в «Эпидемиях и народах» упоминал список общих заболеваний с нашими братьями меньшими, насчитывающий несколько десятков пунктов, а за последние десятилетия этот перечень существенно вырос, напоминает Скотт, знающий о домашних животных не понаслышке — из книги «Путем зерна» читатель узнает в том числе и о занятиях ее автора овцеводством. Не пощадили эпидемии и одомашненные растения: Скотт приводит буквальное значение слова «паразит»: согласно исходному греческому корню — «рядом с зерном».

Описанные выше представления Скотта о государстве тоже, по большому счету, во многом развивают теорию Уильяма Макнила, который в книге об эпидемиях описывал не только микропаразитизм — воздействие болезнетворных организмов, невидимых нашему глазу, но и макропаразитизм — деятельность самого опасного хищника: человека. Как и в случае с болезнями, возбуждаемыми мирокпаразитами, появление государства как макропаразита было связано с фактором скученности людей на одной территории: первые государства возникли в речных долинах, окруженных территориями, малопригодными для жизни. Возникновение таких условий в Древней Месопотамии Скотт следом за немецким археологом Хансом Ниссеном связывает с климатическим фактором — установлением более засушливого климата, ускорившим концентрацию населения в «социальных клетках», как выразился бы Майкл Манн, еще один сторонник подобной теории происхождения государства.

«Недостаток воды для орошения приковывал все больше населения к не страдающим от засухи районам, тем самым исключая или снижая важность альтернативных форм пропитания, таких как собирательство и охота... Климатические изменения, усиливая тот тип урбанизации, при котором 90 % населения жили на территории примерно в 30 гектаров, ускорили развитие зерно-человеческих модулей — идеальной основы государственного строительства. Засуха стала его незаменимой служанкой, обеспечивая доставку сконцентрированного населения и зерновых в протогосударственные пространства, которые в ту эпоху просто не могли возникнуть иным способом», — утверждает Скотт.

Бесславный конец бесписьменной истории

В целом книга «Против зерна» демонстрирует, насколько серьезных успехов добилась современная наука в реконструкции картины истории до начала ее письменного периода — примерно 3000 года до н. э. Причем в изложении Джеймса Скотта именно эта история, бесписьменная, гораздо важнее, чем зафиксированная в письменных источниках и преобразованная в давно сформированную историками хронологию.

«Письменность, видимо, необходима централизованному стратифицированному государству, чтобы воспроизводить себя... Письменность — странная вещь... Один феномен, который неизменно ее сопровождает, — формирование городов и империй: интеграция политической системы, т. е. включение значительного числа индивидов в иерархию каст и рабов... Такое впечатление, что письменность способствует скорее эксплуатации, чем просвещению человечества», — цитирует Скотт в эпиграфе к своей книге работу Клода Леви-Стросса «Печальные тропики» (этот же отрывок приводится и в «Искусстве быть неподвластным»).

Но бесписьменная история, подчеркивает Скотт, благополучно продолжалась и после того, как на рубеже III–IV тысячелетий до н. э. произошел «прорыв в историю» в привычном для нас смысле. Явным свидетельством этого выступают многочисленные «переходные периоды», они же «темные века» в истории каждой из ранних цивилизаций — Двуречья, Египта, Греции и т. д.

Например, в истории Месопотамии в промежутке от 2500 до 1600 годов до н. э. (от завершения ее раннединастического периода до упадка империи Хаммурапи) подробно задокументированы только триста лет Аккадского царства Саргона, Третьей династии Ура и кратковременного господства Вавилона — остальные столетия были эпохой раздробленности и децентрализации. Однако, убежден Скотт, «нет никаких свидетельств того, что этот период, „темный” в смысле отсутствия светоча государственности, летописавшего собственную жизнь, был мрачным и с точки зрения голода и насилия... Я хочу подвергнуть сомнению редко рассматриваемое предубеждение, согласно которому скопление населения в ядре государственных центров — это триумф цивилизации, а распад государства на мелкие политические единицы — это слом или провал политического порядка».

Чтобы аргументы Скотта стали наглядными, достаточно взглянуть на политическую карту мира пятисотлетней давности: под контролем государств на тот момент в самом деле по-прежнему находилась меньшая часть планеты, а остальная территория принадлежала различным «варварам», чьи ряды регулярно пополнялись беглецами от государства. На чьей стороне симпатии Скотта, лишний раз напоминать не стоит. Однако в завершающей части книги «Против зерна» он фактически приходит к выводу о том, что стратегия «варваров», всеми силами избегавших государства, потерпела поражение, и причиной тому стал все тот же макропаразитизм.

В «золотом веке» для «варваров» и безгосударственных народов в целом, который закончился лишь четыреста лет назад, было, по утверждению Скотта, «два глубоко печальных обстоятельства». Во-первых, «варвары» сами подорвали свою демографическую базу, ведь главным товаром, который они привозили в торгующие с ними государства, были представители тех же самых безгосударственных народов, которых продавали в рабство в государственных центрах. Тем самым «варвары» укрепляли ядро государств за счет своих же собратьев.

Второй «печальный аспект» связан с первым: «варвары» охотно шли наемниками в государственные армии, которые не только воевали друг с другом, но и подавляли восстания беспокойного населения, сокращая тем самым возможности бегства от государства. «Наемники из числа варваров внесли не меньший вклад в строительство государств, чем в их грабеж, — признает Скотт на последних страницах своей книги. — Систематически пополняя рабочую силу государства рабами, а также защищая и расширяя его своей военной службой, варвары добровольно вырыли себе могилу».

Источник