Майкл Хардт и Антонио Негри: "Декларация. Вступление"

Вступление: Принять эстафету

То, что вы сейчас читаете, не является манифестом. В манифестах излагают свои взгляды на будущее и обращаются к субъекту, который пока является лишь призраком, но должен материализоваться и стать вестником перемен. Манифесты похожи на древних пророков, чьи видения создавали образ новых людей, которые впоследствии появлялись в реальности. Нынешние социальные движения отвергли эту традицию, объявив манифесты и пророков явлениями устаревшими. Вестники перемен уже здесь, они на улицах, «оккупируют» площади своих городов и тем самым не только угрожают и свергают ненавистные режимы, но и прямо сейчас создают своё видение нового мира. Еще важнее то, что эти «множества[1]» через свою теорию и практику, лозунги и желания формируют новый набор собственных принципов и истин. Но каким образом их декларации могут стать базисом для построения нового и устойчивого общества? Как могут эти принципы привести нас к переосмыслению наших отношений друг к другу и нашему миру? Через свои восстания «множества» должны найти способ перехода от провозглашения декларации к утверждению конституции.

В 2011 году в разгар социального и экономического кризиса, характеризовавшимся глубоким неравенством, здравый смысл советовал нам довериться решениям и руководствам правящих сил, дабы нас не постигли еще большие бедствия. Пусть финансовые и государственные лидеры тираны, и в первую очередь они сами виноваты в создании кризисов, но у нас нет другого выбора. Однако в течение 2011 года вспышки социальной борьбы разрушили этот здравый смысл и вместо него начали создавать новый. «Окупай Уолл-Стрит» было самым заметным, но не единственным движением в веренице социальных протестов, которые в течение всего года занимались переносом площадок для дебатов на улицы и открывали новые возможности для политических действий.

Две тысячи одиннадцатый год начался немного раньше. 17 декабря 2010 года в тунисском городе Сиди-Бузиде 22-летний уличный продавец Мохаммед Буазизи, у которого, как сообщается, был диплом по компьютерной специальности[2], совершил публичное самосожжение. К концу месяца массовые восстания распространились по всему Тунису, их главным лозунгом было «Долой Бен Али!», а к середине января Зин эль-Абидин Бен Али в самом деле сбежал из страны. Египтяне переняли эстафету, в конце января десятки и сотни тысяч людей стали регулярно выходить на улицы и требовать ухода Хосни Мубарака. Площадь Тахрир в Каире была «оккупирована» всего лишь 18 дней, после чего Мубарак подал в отставку.

Протесты против репрессивных режимов быстро распространились на другие страны Северной Африки и Среднего Востока, включая Бахрейн и Йемен, и, в конечном счёте, достигли Ливии и Сирии – но искра, зажженная в Тунисе и Египте, продолжала раздувать огонь и там, где она появилась впервые. Протестующие, «оккупировавшие» здание законодательного органа штата в Висконсине, выразили солидарность и поддержали резонанс, вызванный их товарищами в Каире еще в феврале и марте 2011 года, но решающий шаг был сделан 15 мая, когда так называемые «indignados» (исп. «возмущённые») из испанских лагерей вдохновились подвигами тунисских и египетских повстанцев и продолжили их борьбу новым способом – через «оккупацию» центральных площадей в Мадриде и Барселоне. Выступая против «социалистического» правительства Хосе Луиса Родригеса Сапатеро, они заявляли: «Реальную демократию сейчас же!», отвергая представительность политических партий, они подняли широкий круг социальных проблем: от коррупции и недостатка социальных прав до безработицы, нехватки жилья и несправедливого выселения. Миллионы испанцев приняли участие в этом движении, и подавляющее большинство населения поддерживали их требования. На «оккупированных» площадях «возмущённые» для принятия решений формировали ассамблеи, а для исследования широкого ряда социальных вопросов создавали собственные следственные комиссии.

В июне лагеря на площади Пуэрта дель Соль в Мадриде были свёрнуты, но еще до этого эстафету «возмущённых» переняли греки и «оккупировали» площадь Синтагма в Афинах, где протестовали против мер жёсткой экономии. Вскоре после этого палатки стали появляться на Бульваре Ротшильда в Тель-Авиве, где израильтяне требовали для себя социальной справедливости и социального обеспечения. В начале августа, после того как полиция застрелила чёрного англичанина, протест ворвался на Тоттенхем и распространился по всей Англии.

Американцы переняли эстафету 17 сентября, когда первые сотни «оккупантов» поставили свои палатки в парке Зуккоти в Нью-Йорке. Их действия и распространение движения по США и всему миру, безусловно, должны быть правильно поняты вместе с их годовым опытом за плечами.

Большинство тех, кто сам не принимал участие в протестах, могут не увидеть связи в этой череде событий. Восстания в Северной Африке были направлены против репрессивных режимов, и их действия были сосредоточены на избавлении от тиранов, в то время как со стороны лагерей протеста в Европе, США и Израиле звучало множество социальных требований, обращённых к представительным конституционным системам. Однако палаточные протесты в Израиле («оккупацией» это и не назвать!) были тактично умерены в своих требованиях и обходили стороной неудобные вопросы – к примеру, о колонизации и палестинских правах; тем временем, проблемы греков, связанные с мерами жёсткой экономии и государственным долгом, достигли исторических масштабов; а негодование английских протестующих было направлено против расовой дискриминации, имеющей уже длительную историю – но они даже не поставили палатки[3].

Все эти протесты своеобразны и сосредоточены на конкретных проблемах, характерных для той или иной страны. Однако первое, на что стоит обратить внимание – это наличие связи, влияние протестов друг на друга. Египтяне, естественно, пошли прямой дорогой за тунисцами и переняли их лозунги, но «оккупанты» площади Пуэрта дель Соль тоже воспринимали свою борьбу как продолжение опыта восстания на площади Тахрир. В свою очередь, протестующие в Афинах и Тель-Авиве обращали внимание на опыт борьбы в Мадриде и Каире. Движение «Оккупируй Уолл-Стрит» основывалось на опыте всех предыдущих движений, но борьбу против тиранов, к примеру, они перевели в русло борьбы против финансовой тирании. Может возникнуть впечатление, что они всего лишь впали в заблуждение, забыли или проигнорировали различия между собственным положением и ситуациями в других странах, между собственными требованиями и требованиями, характерными для стран Северной Африки, Среднего Востока и Западной Европы. Однако мы верим, что они имели более ясное представление, чем те, кто не участвовал в борьбе, и то, что различные ситуации и протесты локального характера не противоречат объединению всех сил в общей и глобальной борьбе.

Человек-невидимка Ральфа Эллисона после тяжёлого путешествия внутри расистского общества изобретает способ взаимодействия с теми, кто тоже участвует в борьбе. «Кто знает, - приходит к выводу рассказчик Эллисона, - но, может, вы услышите меня на низких частотах?». Сегодня также те, кто борется, взаимодействуют на низких частотах, но в отличие от времен Эллисона, никто не говорит за них. Радиоволны низких частот сейчас доступны всем. И некоторые сообщения могут слышать только те, кто участвует в борьбе.

У этих движений, несомненно, есть общий набор характеристик, и наиболее очевидной из них является стратегия организации лагерей или «оккупация». Десять лет назад альтерглобалистские движения были кочевыми. Они передвигались от одного саммита к другому и освещали несправедливую и недемократичную природу главных институтов глобальной системы власти. Они выражали свой протест против действий ВТО (Всемирная Торговая Организация), МВФ (Международный Валютный Фонд), Международного Банка и национальных лидеров «Большой Восьмёрки» (G8). Протесты, начавшиеся в 2001, наоборот закреплялись на одном месте. Вместо того чтобы странствовать в соответствии с календарём саммитов, эти движения оставались на месте и более того, отказывались передвигаться. Их неподвижность частично является следствием того, что их протесты были главным образом сконцентрированы на местных социальных проблемах.

Как «множества» эти движения также обладают сходной внутренней структурой. Иностранная пресса отчаянно пыталась найти лидеров внутри движений в Тунисе и Египте. К примеру, во время наиболее значительного периода «оккупации» площади Тахрир, они каждый день представляли разных лиц на роль лидеров: сначала это был Эль Барадей, обладатель Нобелевской премии, потом Ваиль Гоним, менеджер компании «Google» и т.д. СМИ никак не могут ни понять, ни принять, что на площади Тахрир не было лидера. То, что эти движения принципиально отказывались иметь какого-либо лидера, можно было видеть на протяжении всего года, но, возможно, яснее всего это проявилось на Уолл-Стрит. Представители интеллигенции и некоторые знаменитости действительно появлялись в парке Зуккоти, но никто не считал их лидерами, они были, скорее, в гостях у «множества». От Каира и Мадрида до Афин и Нью-Йорка эти движения, наоборот, учились самоорганизации и развивали горизонтальные связи. У них не было главного штаба или центрального комитета, они действовали как массы, и что более важно, они практиковали формы демократического принятия решений, чтобы все, кто принимает в этом участие, могли влиять на происходящее и проявлять свои инициативы.

Третьей характеристикой, объединяющей все эти движения – пусть и немного с разных сторон – является то, что мы называем «борьбой за общее». В нескольких случаях она выражалась через языки пламени. Когда Мохаммед Буазизи совершил акт самосожжения, его протест был понят не только как направленный против плохого обращения со стороны местной полиции – от которого он сам страдал – но также в его действии усматривался протест против угнетающего социального и экономического положения большинства работников страны, которые не смогли найти работу, соответствующую их образованию. Кроме того, и в Тунисе, и в Египте громкие призывы к свержению тиранов не позволили многим наблюдателям со стороны услышать о глубоких социальных и экономических проблемах, которым в рамках движения уделялось большое внимание; и более того, подобные наблюдатели не заметили действий профсоюзов, имеющих в данной борьбе решающее значение. Также через поджоги во время августовских массовых беспорядков в Лондоне английские протестующие выражали своё неприятие существующего экономического и социального порядка у себя в стране.

Как протестующие в Париже в 2005 году, и в Лос-Анджелесе десятилетием раньше, англичане выразили своё отношение к множеству социальных проблем, важнейшей из которых является разделение по расовому признаку. Но поджоги и мародёрство в каждом из этих случаев также являются реакцией на товарный фетишизм и господство частной собственности, которые, конечно, в свою очередь, часто являются и причиной разделения по расовому признаку. Подобную «борьбу за общее» следует понимать в том смысле, что её участники борются против несправедливостей неолиберализма и, в конечном счёте, протестуют против господства частной собственности. Однако это не значит, что они социалисты. На самом деле, очень малая часть традиционного социалистического движения принимает участие в веренице этих протестов. Насколько участники «борьбы за общее» выступают против господства частной собственности, они настолько же не приемлют господство государственной собственности и контроль со стороны государства.

В этой брошюре мы ставим перед собой цель исследовать то, чего желали и чего добились в результате вспыхнувших в 2011 году протестов их участники, но мы не собираемся анализировать их действия напрямую. Вместо этого мы займёмся исследованием существующих социальных и политических условий, которые спровоцировали подобные протесты. Здесь мы намереваемся заняться критикой преобладающих ныне форм субъективности, появившихся в результате нынешнего социального и политического кризиса. Среди этих форм можно выделить четыре типа: «должники» («the indebted»), «медиатизированные» («the mediatized»), «секьюритизированные» («securitized») и «представленные» («represented») – социальные функции каждого из них искажены, а их способности к действиям, к борьбе, как правило, находятся в скрытом или мистифицированном состоянии.

Движения сопротивления и протесты, как мы видим, представляют собой не только средства для свержения репрессивных режимов, при которых осуществляется угнетение указанных форм субъективности, но они также обращают эти формы в субъекты, способные влиять на происходящее. Другими словами, они открывают новые формы независимости и безопасности, как на экономическом, так и на социальном и коммуникационном уровне, что в совокупности даёт возможность избавления от системы политического представительства и утверждения через действия собственной демократической власти. Уже можно выделить ряд успехов, которых достигли эти движения и которые они собираются развивать и дальше.

Тем не менее, для укрепления и усиления этих форм субъективности необходим следующий шаг. По сути, движения уже представляют ряд конституционных принципов, которые могут стать основой нового законодательного процесса. Одной из наиболее радикальных и имеющих большие перспективы инициатив, зародившихся в рамках этих движений, было, к примеру, отрицание представительской власти и построение вместо неё структур, основывающихся на принципах прямой демократии. Эти движения также наделили новым смыслом понятие «свободы», пересмотрели наше отношение к «общему» и иначе взглянули на ряд существенных политических решений, вышедших далеко за пределы существующих республиканских конституций. Новый здравый смысл уже определяется на основе этих представлений. Более того, эти представления стали настолько основополагающими принципами, что мы уже принимаем их за наши неотчуждаемые права наподобие тех, которые были объявлены во время великих революций XVIII века.

Задача состоит не в том, чтобы закрепить новые социальные отношения в установленном раз и навсегда порядке, наоборот, задача в том, чтобы создать законодательный процесс, который бы систематизировал эти отношения и обеспечивал их существование до тех пор, пока не появлялся бы новый стимул к более перспективному переустройству общества, т.е. подобный процесс должен будет быть открыт к желаниям «множеств». Эти движения заявили, что они теперь по-новому понимают слово «независимость», и законодательная власть обязана с этим считаться.