Публикуем интервью со всемирно известным финским кинорежиссером Аки Каурисмяки, о кинематографе, политике и обществе.
Аки Каурисмяки в массивном черном пальто сидит и недовольно морщится. Аки, один из величайших пессимистов, выглядит очень уж удрученным (сложно даже представить себе насколько). Мне говорили, что брать у него интервью лучше с утра, так как потом он начинает пить. Сейчас уже четыре часа дня – и он, похоже, уже выпил белого вина для поднятия настроения. Он курит, и к нему подходит одна из работниц лондонского «Сохо Хауса» с требованием потушить сигарету: «Простите, сэр, но вам же говорили, что здесь курить нельзя». Каурисмяки делает удивленный вид, словно бы в первый раз об этом слышит, но извиняется и гасит сигарету в стакане воды. Официантка берет стакан с намерением унести. Каурисмяки взрывается и кричит, словно бы его жестоко оскорбили: «Это моя вода! Это моя вода!» Официантка убегает. Величайший финский режиссер скромно улыбается.
Ему уже пятьдесят пять лет. Каурисмяки – один из моих любимых режиссеров. За тридцать с лишним лет он снял много достаточно мрачных комедий, великолепно отражающих состояние как его души, так и его родины – Финляндии. Фильмы его в основном темны и безрадостны. Мужчины похожи в них на моржей, а женщины – на крыс. Его герои трудятся на унылых фабриках, в шахтах, на автомойках и практически не разговаривают между собой. В 68-минутном фильме «Девушка со спичечной фабрики» (1990 год) проходит 13 минут, прежде чем начинается первый диалог.
Герои его фильмов много пьют и нередко кончают жизнь самоубийством. В фильме «Ариэль» отец и сын сидят в баре, а затем отец встает, и выходит в уборную, чтобы застрелиться. Но лучшие его герои, все же, надеются на спасение – обычно пытаясь уплыть на лодке. И, несмотря на всю свою мрачную атмосферу, его фильмы одновременно веселые и они на удивление романтичны. Чем более мрачным становится сам Каурисмяки, тем больше нежности присутствует в его фильмах.
Сам он говорит по этому поводу, что «когда надежда уходит, не остается и причин для пессимизма». Его фильм «Человек без прошлого» (Гран-при Каннского кинофестиваля 2002 года), выражает способность видеть надежду в самых безнадежных ситуациях, свойственную режиссеру в последнее время. Безымянный человек теряет память после избиения, но вновь выстраивает собственную жизнь, подружившись с бездомными и бродягами.
Каурисмяки подкуривает вторую сигарету. Его последний фильм «Гавр» (хотя он и снят во Франции, но он настолько же финский, как и все фильмы Каурисмяки) – первый фильм, который он снял за последние шесть лет. И, как ни странно – это его самый оптимистичный фильм. Можно сказать, что Каурисмяки дал начало новому жанру кинематографа, который можно определить, как «сказка о беженцах». Фильм начинается с того, что полиция останавливает грузовик, забитый беженцами. Один мальчик убегает, прячась на морской отмели. Его находит там пожилой чистильщик обуви и забирает к себе домой.
Да, герои этого фильма тоже часто молча выпивают – но «Гавр», это еще и удивительное утверждение силы любви. Что вдохновило Каурисмяки на съемки этого фильма? «Я читал много статей по данной теме, смотрел новости о людях, тонущих в Средиземном море – о тех, кому обещали Европу, как некое Эльдорадо. Они ведь едут, переполненные надеждой на лучшую жизнь. Я много думал об этом – меня не покидала мысль об этих людях. Но что я могу сделать? Только снять фильм. Я, может быть, и произвожу впечатление крутого парня, но, по сути, я ведь очень сентиментален. Я волнуюсь за других, а за себя-то как раз – не очень».
В фильме есть один замечательный диалог: главный герой спрашивает свою больную раком жену, можно ли ему навестить ее в больнице. Она просит его не приходить, пока не пройдет кризис, и она не пойдет на поправку: «А недели через две – приходи и принеси мое желтое платье – то, что было на мне в Ла Рошели». Я говорю Каурисмяки, что это мое любимое место в фильме. Он улыбается и говорит: «И мое тоже. Я сам плакал, когда писал это». А почему именно Ла Рошель? «Да просто я провел там с женой прекрасные моменты своей жизни».
Каурисмяки продолжает курить в тени – в ожидании неминуемого похлопывания по плечу со стороны кого-либо из персонала заведения. Он рассказывает мне о своем варианте решения существующей несправедливости. Его философию могли бы поддержать как Сэмюэль Беккет, так и Осама бен Ладен.
– Я не вижу иных путей выхода для человечества – говорит он мертвенно монотонным голосом – за исключением терроризма. Убить «один процент».
– Кто этот «один процент»?
– Единственный шанс для человечества выбраться из нищеты – это убить один процент тех, кто владеет всем – один процент тех, благодаря кому гуманность перестала быть ценностью. Я имею в виду богатых и политиков, которые являются марионетками богатых.
Думал ли он когда-либо над тем, чтобы заняться политической деятельностью? «Нет. Никогда. Политика коррумпирована». Вы, вероятно, подумаете, что в трезвом состоянии он сказал бы иное. Подозреваю, что трезвый он даже еще более радикален. Его собственная жизнь еще более мрачная, чем его фильмы. Он рассказывает о семье своих близких, покончивших жизнь самоубийством, только просит меня не упоминать их имена. «Таков был их собственный выбор» – говорит Каурисмяки, и он не хотел бы ему мешать.
Менеджер «Сохо Хауса» заходит в зал: «Простите, сэр, но это в последний раз. Вас дважды предупреждали не курить здесь». Каурисмяки смотрит на него невинными глазами младенца, извиняется, и мы выходим на веранду. Здесь мы оба уже распиваем вино – только Каурисмяки осушает целый стакан за один глоток.
Действительно ли он становится настоящим только, когда выпьет? «Нет – говорит он – чушь это все». Он ведь не может писать и редактировать сценарии, когда пьян, но вот когда снимает – это уже не так важно, поэтому там он позволяет себе выпить, хотя и необязательно.
Что, по его мнению, определяет финский характер? «Меланхолия» – сразу же отвечает Каурисмяки. Почему в Финляндии столь высок уровень суицидов? «Это от недостатка света. Света во всех смыслах – в том числе и солнечного света. Ведь и медики утверждают, что человеку необходим витамин Д. В Финляндии всегда темно, а когда темно, то тьма царит и в мыслях». Беспокоит ли его это? Каурисмяки опрокидывает очередной стаканчик: «Я и так знаю, что рано или поздно убью себя – но не сейчас». Что же заставит его поступить таким образом? «Несчастье». Я чувствую, что должен уберечь его от подобного шага. «Вы слишком уж большой романтик» – говорю я, как бы протестуя против его желания. «Да-да. Поэтому я не буду стрелять себе в голову. Я выстрелю себе в сердце» – отвечает он.
И все же и у него должна быть какая-то надежда. Он вместе с женой проводит по полгода в Португалии. Едут ли они туда за светом? «Это просто самая дальняя точка Европы из Финляндии».
Затем мы говорим о семье, и он упоминает о своей жене – художнице, которая не любит выставлять свои работы. Даже после 26 лет супружеской жизни видно, что он без ума от нее. Несчастна ли и она, также как он? Каурисмяки улыбается. Улыбка его добрая, нежная – такую улыбку нужно еще заслужить, но она того стоит. «Нет – говорит он. – Она любит жизнь. Без нее меня бы уже не было». «Вы, наверное, самый внимательный и романтический муж – говорю я – вы, вероятно, дарите ей цветы и у нее есть точно такое же желтое платье». «Да. Есть у нее такое. В моих последних трех фильмах все женские персонажи – это моя жена». «А ей самой это нравится»? «Она даже не замечает этого». «А дети у вас есть»? «Слишком много». «Много – это сколько»? «Ни одного».
Он подкуривает следующую сигарету и говорит, что лишь недавно снова начал курить. Сколько же он выкуривает в день? «Три пачки – 60 штук. Мой рекорд был 12 пачек. А когда мне задают такие же идиотские вопросы, как вы сейчас – мне приходится курить больше».
Грубо. Он ухмыляется, как подросток, который сознает, что позволил себе лишнее: «Да, ладно. Я просто хотел посмотреть на вашу реакцию. Я не хотел грубить – хотел лишь спровоцировать вас».
Каурисмяки никогда особо не уважал ни условности, ни закон. В юности он был хиппи. Бродяжничал. Перебивался случайными заработками. Какое-то время был бездомным. Нередко ночевал в полицейском участке, когда его арестовывали за его выходки. Чувствуется, что он и сам не понимает, как стал режиссером. Как, впрочем, режиссером стал и его брат Мика – какое-то время они управляли производственной кинокомпанией вместе, но вот уже двадцать лет, как вообще не разговаривают. «Почему»? «Вам не обязательно знать. Просто никогда не ведите финансовых дел с так называемыми друзьями».
Ребенком он, конечно, любил фильмы и находил утешение в молчании Бастера Китона и Чарли Чаплина. Аллюзии и ссылки на мастеров прошлого вплетены в его фильмы. Фильм «Гавр» содержит намек на Марселя Карне. Главного героя даже зовут Марсель (Марсель Маркс), а его жену – Арлетти – назвали по имени актрисы, сыгравшей главную роль в фильме Карне «Дети райка». Там есть также отсылки к Жан-Пьеру Мельвилю и Роберу Брессону.
Его любовь к кино сравнима разве что с разочарованием, с которым он смотрит на весь современный кинематограф – и речь идет не только о его собственных фильмах. Он утверждает, что с 1970-х ни один режиссер не снял ни одного шедевра. «А как насчет Скорсезе»? Каурисмяки лишь фыркает и выпивает: «Его «Славные парни» – полная чушь. Самый паршивый фильм из когда-либо снятых. После «Бешеного быка» Скорсезе был просто паршивым аматором». «А Терренс Малик»? «Первая его вещь «Пустоши» – была классной, но она ведь тоже была снята в 1970-х. А потом он снимал лишь какую-то христианскую фигню».
Теперь нам пора «залакировать» пивом. Я спрашиваю Каурисмяки, почему он шесть лет не снимал фильмы. Он говорит – потому что фильмы его ужасны. Он, дескать, стареет, становится медлительным, да и без того уже отдал большую часть своей жизни кинематографу.
Как он проводит время? «Я предпочитаю бродить в лесу по грибным местам». «Употребляете грибы»? «Конечно, Финляндия – лучшее место насчет грибов». Каурисмяки жестом намекает на галлюциногенные грибы. «Только их надо готовить, прежде чем класть в чай. А рецепта, как их готовить я вам не дам – я ведь просто ем те, что сам найду». Каурисмяки наливает нам по последней. Мы поднимаем тост за все хорошее в жизни: за выпивку, за грибы, за смерть, за его жену, за любовь. Я спрашиваю его, что он сам думает о своем новом фильме. «Об этом что ли»? – мой вопрос, кажется, застал его врасплох, и он переспрашивает – «В смысле о моем фильме? Ну, это, наверное, мой первый фильм, который я не ненавижу».
«Замечательно – говорю – дай пять». Он хлопает меня по ладони: «А теперь ты» - и он резко убирает руку: «Ага, не успел». И тут Каурисмяки действительно смеется, и говорит: «Мне самому-то не нравится этот фильм, но я его и не ненавижу – а для меня это уже прогресс».
Добавить комментарий