Говоря об упадочном развитии (да-да, именно так) капитализма, нельзя не сказать о том, какие изменения претерпел основной класс общества — пролетариат. После краха СССР, буржуазные идеологи долго и настойчиво твердили о том что пролетариат исчез, а если и остался, то только на обочине цивилизованного мира, о том что классовая борьба — кошмар из далекого прошлого, о том что революций больше не будет и наступил «конец истории». Однако реальность оказалась другой — пролетариат не исчез, а наоборот «вернулся». Не то, чтобы он куда-то исчезал — неруководящие наемные работники уже давно составляли большинство населения в странах «первого» и «второго» миров. Но вернулся пролетариат, которому «нечего терять, кроме своих цепей» - беднота, люди, вынужденные оставаться в роли исполнителей всю жизнь, не имеющие шансов на превращение в добропорядочных буржуа. Пролетаризация стала неизбежным следствием деформирования социального государства и упадочных тенденций в капитализме.
Надо сказать, что пролетарии в развитых странах атомизированны— в условиях буржуазного общества эксплуатируемые не имеют возможностей для создания прочных горизонтальных связей. В результате мы видим преобладание индивидуализма, что зачастую осложняет ведение классовой борьбы. В России атомизация проявляется в особо сильной форме — здесь «благодаря» сталинскому террору, брежневскому патернализму и ельцинскому рыночному беспределу все люди научены верить только самому себе или всесильному государству и не доверять окружающим. Следствием этого является то, что борьба очень часто происходит стихийно — резко вспыхивает и резко идет на спад. Добавим, что пролетарии стран недавно ставших на путь индустриального развития еще не успели атомизироваться, и являются гораздо большими коллективистами, чем пролетарии старых индустриальных стран.
Какие можно выделить группы среди современных угнетенных? Это: квалифицированные работники, в том числе компьютерных областей, относительно привилегированные по сравнению с другими слоями; офисные работники; низкоквалифицированные работники, в основном молодые, с негарантированной занятостью, работающие в основном в торговле и сфере услуг; промышленные рабочие — «классические» рабочие, положение которых правда сильно изменилось за последнее время; рабочие мигранты, занятые наиболее низкоквалифицированным трудом; самозанятые работники, работающие формально на себя, однако так же зависящие от экономических условий; пролетаризируемые крестьяне, которых выгоняют с земли государства и корпорации как физическим насилием, так и экономическими мерами; студенты, безработные и пенсионеры — их хотя и не эксплуатируют посредством наемного труда, но эта эксплуатация либо происходила в прошлом, либо еще будет происходить.
За последние 20 лет накал социальной борьбы в целом возрастал. Чем ближе к кризису, тем чаще вспыхивали различные выступления в совершенно разных по своему устройству странах. Начиная с 2008-го года, когда произошел финансово-экономический кризис, борьба не прекращается, переходя из одного региона в другой. Борьба принимала разные формы, и можно кратко вспомнить основные эпизоды этой борьбы.
Крестьянское повстанчество в странах третьего мира — такие движения, как сапатисты, наксалиты, другие маоистские и геваристские движения, крестьянские бунты, например в Китае, отчасти движение безземельных в Бразилии, отчасти наверное даже исламистское подполье. В целом характеризуется большой зависимостью от авторитарных или реформистских сил и региональной замкнутостью. Преодоление этого будет возможно, скорее всего, только с оживлением движения городской бедноты и налаживанием контактов крестьян и рабочих.
Стихийные восстания в странах третьего мира, такие как например бунты в Ираке в 91-м, в Албании в 98-м, Алжире 2001-м происходили стихийно, но во время них страна (или ее часть) оказывалась под контролем общих собраний трудящихся. Но лишь на время — после этого правящий класс приходил в себя, а движение шло на спад, что приводило к поражению. Такое сочетание здоровой классовой ненависти и ограниченности вследствие стихийности вообще характерно для многих протестных движений позднего капитализма.
Рядом стоит отметить стихийные бунты в развитых странах в бедных районах, пригородах, гетто. Таковы например события в Лос-Анджелесе в 1992, в Париже в 2005-м, Лондоне в 2011-м. Здесь бунтует пролетарская и полупролетарская молодежь, зачастую представленная безработными, промышляющими мелким криминалом людьми, многие из которых являются детьми мигрантов. Здесь важно отметить во-многом нигилистический характер этих протестов — участники зачастую не выдвигали никаких требований к властям, а просто поджигали полицейские участки, экспроприировали товары из магазинов. Эти бунты очень напугали буржуазию, что она пыталась навесить на них кучу лжи, обвиняя участников в исламизме, расизме. Это конечно не так — наоборот именно во время таких событий люди разных национальностей объединялись вместе, а во Франции «исламисты» поджигали мечети. В целом, здесь так же бросается в глаза стихийность событий.
Радикальная рабочая борьба сейчас свойственна больше новым индустриальным странам. Здесь можно отметить Южную Корею и Китай, другие страны Южной и Юго-Восточной Азии. Здесь, в отличие от развитых стран, происходила индустриализация, а не деиндустриализация. Поэтому молодые рабочие сохранили коллективистские черты,что придавало им силы в забастовках. Хотя стоит отметить, что в развитых странах тоже происходили радикальные рабочие протесты — например во Франции очень часты были захваты начальства, а во время одной из захватных стачек рабочие угрожали взорвать завод, если им не пойдут на уступки. Но все-таки, рабочие развитых стран пока еще гораздо сильнее зависят от реформистских профсоюзов, по сравнению с новыми индустриальными странами.
Из других важных событий предкризисного периода стоит выделить еще несколько событий. Восстание в Аргентине в 2001-02 гг было достаточно радикальным не только по уровню борьбы, но и по идейному содержанию, с экспроприацией рабочими заводов. Движение «антиглобалистов» в Европе и Северной Америке, хотя и очень реформистское по требованиям, но массовое и с участием леворадикального крыла. Наконец, буржуазно-демократические революции в СНГ, получившие название «оранжевых», взятые полностью под контроль оппозиционными буржуазными силами.
С началом кризиса начинается массовый подъем борьбы в огромном количестве стран. Первой привлекла внимание всего мира Греция — начиная с декабря 2008-го и по сей день в ней продолжается протестное движение. Начало положил бунт молодежи, возмущенной убийством полицейскими 15-ти летнего парня, но в последствии в движение оказались вовлечены практически все угнетенные слои общества. Протесты периодически продолжаются и сейчас - прошло три года, а Греция еще бунтует. Но несмотря на бунты, правительству удается продавливать свои решения. И несмотря на активное участие анархистов, протесты еще пока не могут выйти за рамки реформистских требований против мер экономии. С одной стороны, большинство анархистов занято столкновениями с полицией и поджогами, а не пытается участвовать в каких-то местных инициативах, с другой стороны сталинистская Компартия и подконтрольный ей профсоюз ПАМЕ не особо заинтересованы в эскалации конфликта, предпочитая сводить все к очередным митингам и 48-часовым забастовкам. Те же местные инициативы, которые организуются греческими жителями, социальными анархистами и близкими к ним левыми, для «широкой публики» гораздо менее известны, хотя именно за такими инициативами может быть будущее движения. (10)
Помимо Греции, на рубеже 2008-09 годов происходят протесты в Исландии, вызванные банкротством финансовой системы страны и сравнительно небольшие волнения в странах Прибалтики и в Молдавии. Гораздо более радикальное восстание произошло летом 2009-го в Иране — ради интереса можно привести цитату, характеризующую ситуацию в Иране на тот момент:
«Выборы, проходившие в самый разгар кризиса, должны были заново легитимизировать режим. Ахмадинежад представлял себя в своей предвыборной кампании, как защитника бедных, выступающего против богатой элиты. Первое время молодёжи даже позволялось устраивать протестные собрания. По телевидению между оппонентами шли дебаты. Но к началу июня эти дебаты вышли из под контроля, а собрания на улицах превратились во внушительные демонстрации протеста. Стало ясно, что выборы могут закончится поражением Ахмадинежада. Люди всё чаще использовали предвыборную кампанию и растущую гражданскую активность для своих целей. К ним присоединились и те, кто вообще не хотел участвовать в выборах, а также представители беднейших слоев населения.....
На время возникло пространство свободное от репрессий. Но оно должно было исчезнуть после выборов вне зависимости от того, кто победит.
Но потом протест стал таким массовым, что его стало невозможно просто так остановить после выборов. Протест всё чаще фокусировался на экономических и социальных проблемах, таких как инфляция, и, в конце концов, поставил под сомнение всю существующую систему.»(11)
Тогда властям удалось подавить восстание, как позже удалось подавить и восстание в 2011-м, возникшее на фоне «арабских революций». Но в целом, именно с Ирана началась цепочка антидиктаторских выступлений.
Эта цепочка продолжилась с новой силой с конца 2011-го года — тут восстания, получившие прозвище «арабской весны», охватили уже целый регион. Хотя формальная смена власти произошла лишь в четырех странах, значение «арабской весны» для современной истории трудно переоценить. (12) Ведь главное значение для нас не в смене правительств — в этом по большому счету нет ничего хорошего, как и ничего плохого. Главное значение в социальных корнях революции, ведь благодаря им все угнетенные почувствовали ,что могут не только пассивно принимать свою участь, но и активно реагировать на несправедливость, бунтуя и восставая. Это, конечно, только начало пути, ведь от бунтов до социальной революции лежит еще огромная пропасть. Но без осознания своей силы нельзя и осознать возможности применения силы для своих, а не чужих целей.
Восстания в арабском мире спровоцировали уже цепочку выступлений по всему миру — сыграл роль как моральный пример, так и давление на мировые рынки, усиливающие нестабильность в экономике, которая итак в кризисе. К сожалению (точнее, к счастью — ведь нельзя не радоваться такому масштабному подъему) за всеми событиями просто не хватает времени внимательно следить — не то что глубоко анализировать. Самые яркие события, которые вспоминаются сходу (кроме стран СНГ — о них речь пойдет ниже) — это протесты против пенсионной реформы во Франции, движение «за реальную демократию» в Европе и Occupy в США, беспорядки в Британии, выступления студентов в Чили, коренных народов в Перу, всеобщая забастовка в Боливии, бунты и «дикие» забастовки в Китае и многие другие эпизоды ставшей уже повсеместной борьбы.
Что можно сказать обо всех протестах? Прежде всего то, что большинство участников выступлений — это угнетенные из разных слоев — пролетарии и полупролетарии. Те, кто был забит капитализмом и государством в течение последних десятков лет (а во многих странах нынешние выступления — первые за все это время), чья жизнь постоянно ухудшалась или в «лучшем» случае не улучшалась. Те, кто постоянно подвергался насилию и унижению от начальства, полиции, чиновников. В общем, людей допекло за все эти годы, а экономический кризис стал последней каплей.
Но, несмотря на социальные причины протестов, движение еще слишком идейно слабо и стихийно. Люди выступают против сложившейся ситуации, но еще не видят причин возникновения этой ситуации. Вообще, отсутствие предлагаемый альтернативы нынешней системе — признак всех нынешних протестов. Требования либо носят реформистский или оборонительный характер, либо имеет место «нигилистическое» отсутствие любых требований — это характерно для Европы и США. В других странах основное требование носит политический характер и направлены прежде всего против конкретной диктатуры — население отождествляет все социальные проблемы с личностью правителя и с его диктатурой. Какая-то робкая попытка представить альтернативу была у движения «за реальную демократию», но пока уж слишком робкая.
Эта идейная слабость движений по-видимому вызвана тем, что протесты начались недавно, у участников еще мало опыта борьбы, соответственно протестующие политически наивны и верят в легкие способы решения проблем — пока без коренного переустройства мира. Отсутствие сильного движения все предыдущие годы привело к отсутствию сильных социально-революционных организаций, которые могли бы предложить участникам протестов альтернативу буржуазно-демократическим и реформистским требованиям. У пролетариев сейчас нет «идеи-силы», за которую они готовы бороться, а значит нечего противопоставить буржуазной оппозиции. Слабость социально-революционных групп и отсутствие понимания своих целей у рядовых участников движения создает видимость силы буржуазных политиканов. Но это лишь видимость, их не особо любят, просто считают «меньшим злом», а тех кто может объяснить, что буржуазные оппозиционеры такие же враги, как и действующие правители, пока слишком мало. Так что эта слабость буржуазных сил дает надежды на то, что социальные революционеры смогут заметно усилить свои позиции в результате происходящих событий.
А что у нас?
В 90-е годы происходили процессы деиндустриализации и растаскивания заводов и частные капиталисты могли чувствовать себя независимыми от государства. Хотя на деле они были им прикормлены — большинство буржуев были из бывших руководителей или близки к ним, поэтому сейчас слушать россказни о том, как они «сделали себя сами» довольно смешно. Не имеющим связей сделать состояние было если и возможно, то очень сложно, так как пробиться через бандитскую, ментовскую и бюрократическую систему было крайне сложно. Да и тех, кто пробивался, зачастую «мочили» конкуренты, пользуясь услугами местных или федеральных властей. Для всей этой экономической политики подходила фигура «слабого Ельцина», «давшего свободу» всем бизнесменам, но разумеется не свободу для трудящихся.
После дефолта 98-го у капиталистов появились возможности для получения прибыли уже не из продажи заводского оборудования, а из непосредственной эксплуатации оставшейся промышленности. Ситуация как нельзя лучше подходила для этого — во-первых, растаскивание рано или поздно надо прекращать, а то не останется что растаскивать; во-вторых, мировая экономика снова пошла в рост, и стало возможным производить на экспорт, тем более что цены на некоторые товары (в основном на полезные ископаемые) благодаря биржевым спекуляциям стали очень высоки; в-третьих, пролетарии, измученные крайней нищетой в 90-е годы, были согласны работать практически на любых условиях; наконец, сыграла свою роль и финансовая составляющая — после дефолта из-за низкого курса рубля конкурентоспособность российской промышленности на мировом рынке немного повысилась.
Для проведения политики в новых условиях, подходил другой человеку, и на смену «слабому Ельцину» пришел «сильный Путин». (13) Его личность и политика как нельзя лучше подходила для эксплуататорского порядка выжимания соков из трудящихся и ресурсов из земли, и поэтому его выдвинула российская буржуазия. Не «Путин поднял страну», как утверждают его апологеты, а страна «поднялась» на труде миллионов угнетенных, так как это было выгодно буржуазии.
Итак, правление Путина было в интересах всей буржуазии, как частной (условно - капиталистов), так и государственной (условно - чиновников), хотя между ними сейчас сложно провести резкую грань. Но для интересов целого класса пришлось приструнить отдельных представителей этого класса, причем бывших самыми сильными, и поэтому придя к власти, Путин громит помогавших прийти ему к власти «олигархов» Березовского и Гусинского, а затем сажает Ходорковского. Частная буржуазия поняла, что главным игроком все еще является государство, и решила, что лучше делиться с ним частью собственности, чем отдавать всю и идти в тюрьму. Однако скрытое недовольство все-таки осталось. Об этой ситуации хорошо написал М. Инсаров в работе «Государство и Капитал в России»:
«Подобная ситуация не могла не вызывать недовольство у частной буржуазии. Это недовольство не проявлялось в эпоху вакханалии всеобщего разграбления 1990-х годов, тогда возможность сказочного обогащения благодаря «щедрости государства» заставляла не особенно досадовать, что за подобную «щедрость» с государством, т.е. с бюрократическим аппаратом, приходится делиться. Однако пир всеобщей растащиловки закончился, наступили серые капиталистические будни, и многие «олигархи», уверовавшие в марксистски — либеральные догмы, что при капитализме обязательно правят частные капиталисты, и в горячке позабывшие, кто на самом деле слуга, а кто хозяин, возомнили себя подлинными хозяевами и стали выражать недовольство, что с опекунами из госструктур приходится слишком многим делиться. Тут — то опекуны из госструктур и указали им на их подлинное место, власть напомнила, кто в стране хозяин.
Обиженные и оттесненные олигархи стали переходить в оппозицию. В одном из рассказов Салтыкова — Щедрина крепостная служанка мечтала «ужо придет день, и не я барыне, а барыня мне будет на ночь пятки чесать». Точно так же опальные олигархи пустились в фантазию, как хорошо было бы, если бы наступила доподлинная демократия, и государственный Левиафан принялся бы служить частному капиталу. Подобные настроения нашли выражение в упомянутом выше фильме «Олигарх». Самозваные потомки купца Калашникова принялись похваляться, что еще свернут шею опричнику Кирибеевичу. Пошел разговор даже о надобности «буржуазно — демократической революции в России» — лишь бы эта революция была «бархатной» и «оранжевой» и привела бы лишь к смене правящей верхушки, а не к социальному перевороту.» (14)
Однако, в нулевые годы сверхприбыли от экспорта были настолько велики, что были удовлетворены потребности практически всей крупной буржуазии - как центральной, так и региональной. Поэтому до поры до времени, все слои правящего класса терпели такую «несправедливость» со стороны государственной власти, так как она обеспечивала возможность беспрепятственно извлекать прибыль из эксплуатации работников и продажи ресурсов.
А вот в некоторых других странах СНГ – Грузии, Украине, Киргизии, в отличие от России, не было сверхприбылей от продажи ресурсов, и буржуазия оказалась расколота. Это привело к буржуазным революциям, названными “оранжевыми” или “цветными”. Сыграл так же тот фактор, что во внешней торговле эти страны были связаны с несколькими конкурирующими лагерями: Грузия между Россией и Турцией (в свою очередь завязанной на ЕС и США), Украина между Россией и ЕС, Киргизия между Россией, Китаем и США, а так же местными “игроками” Узбекистаном и Казахстаном. А например Казахстан, ориентированный, так же как и Россия, на экспорт ресурсов, и Белоруссию, экономика которой сильно зависима только от России (усиление связей с ЕС началось только в последние годы), “цветные” революции обошли стороной. (15)
“Оранжевые революции” с одной стороны опирались на реально накопившийся в обществе социальный гнев, с другой стороны были организованы представителями крупной буржуазии и проходили целиком под ее контролем. Пролетарии на постсоветском пространстве были слишком атомизированны, не имели ни своего политического опыта, ни своих сильных организаций, ни классового сознания, и поэтому никак не смогли повлиять на события – не только не попытались взять власть в свои руки, но даже не смогли побороться за существенные социальные уступки. “Оранжевые революции” не привели к социально-экономическому прогрессу, а поспособствовали лишь относительной либерализации политических режимов (и то, спустя несколько лет от либерализации в Киргизии и Грузии не осталось и следа, и на Украине намечается тенденция к “закручиванию гаек”). Тем не менее, отрицательный опыт – это тоже опыт, который надо учитывать. А мы тем временем перенесемся с рассмотрения буржуазии на пролетариат.
Если Россия начала 20-го века была по напряженности классовой борьбы «впереди планеты всей», то в конце 20-го века эксСССР наоборот оказался в числе самых отстающих по уровню борьбы регионов.
В перестройку помимо политической борьбы под демократическими лозунгами, происходила и социальная борьба. Самым ярким моментом были забастовки шахтеров. Вот что пишет А. Здоров о напряженности борьбы в то время:
«Именно в ходе стачки 1989 г. в Советском Союзе впервые после революции 1917 г. осуществлялся реальный рабочий контроль над производством. Чтобы избежать угрозы выведения шахт из строя, в Горловке, Дзержинске и других городах стачкомовцы договорились с руководством шахт об организации необходимых профилактических работ в лавах под руководством ИТР и шахтных стачкомов. Червоноградский стачком (Львовско-Волынский бассейн) издал приказ о согласовании всех действий по обеспечению необходимых работ со стачкомами.
В угольных районах страны фактически установилось двоевластие. По окончании стачки стачкомы были преобразованы в рабочие комитеты, которым был поручен контроль за выполнением обещанного правительством.» (16)
Тем не менее, движение слабо представляло себе альтернативы и не было революционной организации, которая могла бы их предложить, поэтому шахтерская борьба так и не стала реальной политической альтернативой, а лишь поспособствовала смене государственного капитализма на частный.
После перестройки и грабительской приватизации многие заводы были закрыты, многие работали не на полную мощность. Результатом деиндустриализации стало то, что на заводах остались работать люди старшего поколения, а активная молодежь 90-х бежала в бандиты, торговлю или уезжала за рубеж, а в первой половине нулевых большинство молодежи надеялось на индивидуальную карьеру, а не на коллективное отстаивание своих интересов, так что все низовые социальные связи в среде молодежи были разрушены и она была практически полностью потеряна для классовой борьбы. Тем не менее, старшее поколение дало еще несколько крупных битв в конце 90-х — это шахтерские и многочисленные другие забастовки, в том числе стачка в Ясногорске, где почти полгода рабочие самостоятельно управляли захваченным заводом. В нулевые пенсионеры участвовали в борьбе против монетизации льгот, и были активными участниками борьбы против точенчной застройки. Рабочие в возрасте и пенсионеры росли в более коллективистских условиях, и поэтому были готовы к совместному отстаиванию своих прав. Пенсионерам вдобавок было фактически нечего терять, потому что с одной стороны, они были одним из самых бедных слоев населения, а с другой, не могли бояться увольнения с работы. Старшие рабочие в этом плане были близки к пенсионерам - они тоже часто жили не за счет зарплаты, которую не платили месяцами, а за счет огородов и различных видов дополнительного заработка. Однако, эта борьба не могла увенчаться значительными преобразованиями в обществе, а лишь приводила к отдельным уступкам. Несмотря на то, что “старики” по действиям и настроениям были гораздо радикальнее большинства молодежи, самым радикальным требованием могло быть возвращение к СССР с его социальными гарантиями, а в организационном плане была слишком большая зависимость от КПРФ, которая не была заинтересована в каких-то переменах, и служила для буржуазии клапаном по выпуску пара, сливая все протесты. Да и без массового участия молодежи какие-то радикальные преобразования в обществе очень маловероятны.
Только к середине нулевых начало появляться поколения молодых и социально-активных наемных работников. В 2006-м году происходит ряд забастовок на крупных предприятиях страны, причем здесь уже наибольшую активность проявляют именно молодые рабочие. Действительно, к середине нулевых сформировалось новое поколение молодых пролетариев (не только промышленных, но и их в том числе). Это новое поколение может и имеет надежды на индивидуальный карьерный рост (неважно каким путем – бандитским, предпринимательским, менеджерским) в рамках капитализма, но надежды эти очень слабы, по сравнению с поколением 90-х – большой процент из них уже понимает что им суждено оставаться пролетариями всю жизнь. В отличие же от старых рабочих, у молодых нет каких-то иллюзий касательно подачек со стороны государства – они не застали социальный компромисс брежневских времен, зато прекрасно знают, что такое ментовский и военкомовский беспредел, взяточничество и безнаказанность начальства. Новых пролетариев жизненные обстоятельства сами толкают на борьбу. Однако, если у молодежи и появился боевой настрой, то у нее не было ни опыта борьбы, ни возможностей (а зачастую и осознания необходимости) передавать уже полученный опыт братьям по классу. По этой причине забастовки не имели поддержки на других заводах, а так же относительно легко гасились начальством.
После начала кризиса уровень ненависти к власть предержащим сильно вырос (это видно хотя бы по той симпатии, которую вызвали “приморские партизаны” в совершенно разных слоях общества), однако ошибались те леваки, кто надеялся сразу в результате кризиса увидеть революцию. Для революции одной ненависти недостаточно, нужны и многие другие факторы в обществе. Однако, в тех регионах где ненависть выливалась в протестные акции, накал борьбы сильно вырос по сравнению с докризисными временами. Но все выступления, даже самые радикальные, были локальными, так что Пикалево и Междуреченск пока можно назвать лишь отголоском будущей революции.
Если пролетарии в современной России были очень социально-пассивны, то мелкая и средняя буржуазия (17) напротив составляла самую активную часть всевозможных движений. Пролетарии тоже могли участвовать в этих движениях, но обычно в качестве более пассивных участников, а не организаторов, и уж точно не в качестве людей, задающих идейную направленность протестов. Уже само положение мелкой буржуазии требует от ее представителей быть активными людьми, а в такой периферийной стране, как Россия, ее финансовое положение очень шатко, а значит ее представители почти всегда недовольны действующим положением вещей. Как и полагает мелкой буржуазии ее идеи оказывались очень неустойчивы, и колебались из крайности в крайность (стоит учесть, правда, и различные слои в среде самой мелкой буржуазии, у которых интересы несколько различаются) .
В позднем СССР мелкую буржуазию не устраивало ее фактически полулегальное положение - спекуляция была уголовно наказуема, и в отличие от крупных чиновников, которым все сходило с рук, мелкие предприниматели под нее попадали достаточно часто. По этой причине в перестройку, мелкая буржуазия поддерживала политику крупного капитала по ослаблению государственного контроля и переходу к частному капитализму от государственного – политику сначала Горбачева, а потом Ельцина. Правда, получив экономическую и политическую свободу в 90-е годы, мелкая буржуазия (к слову сильно выросшая числом), вовсе не оказалась удовлетворенной. Реальный рынок в России оказался очень далек от идеального и воображаемого – на смену государственного контроля пришла бандитская крыша, неустойчивость финансовой ситуации, конкуренция с крупным капиталом и с другими представителями мелкого капитала. В этих условиях на смену демократическому мифу пришел миф националистический (и право-сталинистский, как одна из разновидностей последнего) – появилась надежда на государство, которое защитит от конкурентов как из числа крупного, так и из числа мелкого капитала и бандитов, для чего надо будет свергнуть “оккупационную” “жидовскую” власть и установить власть “русской сильной руки”. Однако, свержения власти националистами или сталинистами не произошло, а в роли “сильной руки” выступил назначенный Ельциным Путин.
Первые несколько лет своего правления он действительно удовлетворял как крупную (кроме отдельных представителей), так и мелкую буржуазию. Только вот “сильная рука” государства очень скоро начала доставлять буржуазии много хлопот – с ней приходилось делиться, чтобы вообще сохранить бизнес. Если крупному капиталу гораздо легче поделиться, чем разделить судьбу Ходорковского, то мелкому делиться с властью гораздо сложнее. Вот и пошла снова в среде мелкой буржуазии речь о необходимости смены власти – только на этот раз уже демократия должна была сменить диктатуру. Силу среди оппозиции стали набирать либеральные организации, а АКМ и НБП, и отчасти националисты, сменили риторику с авторитарной на демократическую.
В тех странах СНГ, где крупный капитал оказался расколот, аналогичная ситуация привела к “оранжевым революциям” - оппозиционный крупный капитал выдвинул лидеров Ющенко и Тимошенко, и спонсировал их кампанию, мелкая буржуазия же выступала в качестве основных активистов “оранжевого” движения. Однако в России, где крупные капиталисты предпочли “стабильность”, мелкая буржуазия была вынуждена выплескивать накопившееся недовольство на “Маршах Несогласных” (правое крыло – на “Русских маршах”). А когда начался кризис, недовольство в первую очередь стали проявлять именно мелкие бизнесмены, и они стали инициаторами выступлений на Дальнем Востоке и в Калининграде и массовых акций автомобилистов, а националистическое крыло мелкой буржуазии устроило “русский бунт” на Манежной площади.
Время шло, недовольство накапливалось, как в среде трудящихся, так и в среде мелкой буржуазии. А с обострением кризиса сильно сократились возможности государства для того, чтобы равную выгоду получали практически все представители крупной буржуазии. Стабфонд быстро был потрачен на “спасение утопающих” и часть крупной буржуазии только улучшила в кризис свое положение. Это не могло не вызывать недовольство со стороны конкурентов. В добавок, правящая группировка начала давить на другие группы, до того бывшие лояльными к ней (например, в Москве это проявилось в виде закрытия Черкизовского рынка и снятия Лужкова с поста мэра). В общем, конкуренция в среде правящего класса сильно обострялась. А конкуренция экономическая привела к требованию конкуренции политической, требованию буржуазной демократии. На фоне обострения социального кризиса части крупного капитала стало ясно, что стабильность просто так не сохранить – нужны небольшие перемены, чтобы выпустить пар. Все больше представителей правящего класса стало понимать, что лучше мягкая смена правящих лиц, чем смена власти в результате массовых бунтов и забастовок.
О такой реакции буржуазии писал Инсаров(14) еще в 2005м году:
«Либеральная буржуазия пойдет на «революцию» лишь в том случае, если единственным средством предотвратить «неуправляемую революцию» станет для нее «революция управляемая», «революция» на основе «сговора элит», т.е. «революция» наподобие грузинской и украинской «революций».
Подобная «управляемая революция» абсолютно не в состоянии вытащить общество из тупика, в котором оно находится. Поменяются лица на самом верху, часть собственности будет отнята у одних олигархов и отдана другим, но система упадочного капитализма останется в неприкосновенности.»
Именно такая попытка “мягкой революции” и произошла зимой на рубеже 2011-12 годов.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
