Ханна Арендт о свободе личности

Ханна Арендт в работе "Vita Activa" писала, что в индустриальном современном обществе индивиду нечего противопоставить мощи бюрократических иерархий. По ее мнению, не имеет большого значения идет ли речь о государственных системах или об аппаратах частных корпораций. Все, что остается человеку, это попытаться сохранить свою индивидуальность в условиях постоянного натиска мощных бюрократических институтов, которые организуют хозяйственную и политическую жизнь по их усмотрению. Одинокий индивид - это последний бастион, который стараются взять штурмом силы бюрократии. Индивид, скорее всего, обречен. Все, что он может противопоставит им - это индивидуализм. Он хочет, чтобы его оставили в покое и предоставили возможность (за пределами политики и труда, которые уже полностью организованы бюрократическими аппаратами) жить своей тихой жизнью и заниматься в ней своими делами.

Подход Арендт радикален: господство бюрократии постепенно стирает границы между "демократическими" и "тоталитарными" обществами, ибо оно одинаково разрушает личность вне зависимости от того, где происходят события, в СССР или в США. У одинокого человека мало шансов выстоять в конфликте с Левиафаном государства и\или корпораций. У последнего слишком много способов для того, чтобы сломить сопротивление, все больше подчиняя себе всего человека. Силы слишком неравны.  Бюрократические системы контроля проникнут и во внутренний мир человека, подчиняя его себе.

Альтернатива, по мнению Арендт, в воссоздании греческого проекта прямой демократии, в рамках которой коллектив индивидов организует свою жизнь на основе преимущественно горизонтальных связей, без бюрократии или, по крайней мере, человек противостоит ей уже не в одиночку. В качестве примеров такого рода она рассматривала Кронштадтский Совет антибольшевистских повстанцев 1921 года и рабочие Советы в Будапеште осенью 1956 года. Речь идет о выборные комитетах самоуправления, строго контролируемых регулярными общими собраниями работников (трудовых или территориальных коллективов), с правом отзыва в любой момент делегатов, если они не исполняют волю собраний (отсюда аналогии с прямой демократией Греции). Эти Советы в Будапеште управляли производством, и, одновременно, стремились решать вопросы управления городом и страной. Идейно-политические группировки, "партии", могут влиять на решения народных собраний и Советов, высказывая свои идеи, но не имеют право подменять собой целое. В конечном итоге, только собрания работников имеют право принимать решения, а не партии.

Арендт пишет о венгерской революции 1956 года : "...Венгрия лучшее из всего, что произошло за долгие годы... И опять при всех спонтанных революциях последнего столетия, - спонтанное возникновение новой государственной формы..., системы Советов, которую русские так опозорили, что едва ли хоть один человек еще понимает, что она такое". (Под "русскими" тут понимается СССР, а не русский этнос). Так же, Арендт сочувствовала французской революции 1968 года, студентам и рабочим, захватившим университеты и заводы.

Хотя система Советов здесь определяется как форма государства, что вряд ли справедливо, общая идея понятна - Советы хороши, как способ общественно-политического устройства, возникающий спонтанно в ходе всех революций, а не как ширма, прикрывающая власть партийных чиновников, которые сами себя назначили управлять страной (как в СССР).

Но что особенно любопытно, горизонтальные системы самоуправления, Советы работников, рассматриваются Арендт как способ сохранения личности.

Это может показаться странным тем, кто попал под влияние либерализма. Контроль автономного коллектива, наподобие греческого народного собрания, над работой завода и\или над жизнью города\района подразумевает высокую плотность общества. Это не имеет ничего общего с современным рыхлым состоянием социума, с его атомизацией, когда люди не знают имен соседей по лестничной клетке. (Волонтерские инициативы по оказанию помощи бродячим котикам охватывают ничтожно малую часть современного общества, и даже они не идут ни в какое сравнение с регулярной практикой афинского народного собрания, раз в 10 дней решавшего вопросы законодательства и текущей политики огромного города-полиса).

Ханне Арендт прекрасно было известно, что полис подразумевал абсолютную власть народного собрания и регулярное обсуждение местных проблем. Голос каждого исключительно важен, слово каждого было важно для принятия решений. Это обстоятельство, несомненно, стимулировало развитие личности. Любой человек мог влиять на общественно-значимые решения, на вопросы управления собственностью, на вопросы мира и войны. Слово имело огромную власть. Но, с другой стороны, именно поэтому все приглядывались ко всем и все знали всех (или, по меньше мере, многие знали многих). Важно было не только то, что человек говорит, но и то, кто это говорит.

Древнегреческий полис, указывает Арендт, породил греческое чудо: он способствовал развитию личности, он создал целое соцветие гениев, создал основания современных науки, театра, философии, поэзии и спорта. Греческое чуда определило дальнейшее развитие цивилизации на 2 тысячи лет вперед. Причем, всего насчитывалось около 600 полисов и в них проживали несколько миллионов человек - примерно как в современных Литве или Хорватии!

Но ведь тот же самый полис казнил Сократа, изгнал или подверг другим наказаниям множество выдающихся людей. Полис способствовал тому, что многие стремились обессмертить свое имя через общественно значимые дела (включая театр и установку великолепных скульптур или общественных строений), сделав максимум возможного для своего коллектива, для общего дела (что не исключало, но, напротив, подразумевало эстетическое наслаждение и\или моральное удовлетворение совершенным). Но полис так же наказывал тех, кого подозревал в попытках возвысится над другими,- в намерении установить тиранию, и не всегда поступал справедливо.

Полис был чем-то таким, что сегодня мы называем "большой деревней", только полновластной, живо интересующейся окружающим миром и коллективно принимающей решения о сложнейших вещах. Все знают всех, коллектив имеет огромную власть, в том числе в вопросах жизни и смерти (в нашем мире ее имеет только крошечное меньшинство, управляющее государствами). Личность может стремительно развиваться при таких обстоятельствах и она обладает правами, но это, прежде всего право голоса в народном собрании, позволяющее влиять на политику и экономику общины (впрочем, личная жизнь тоже существовала и полис, обычно, не вмешивался в нее).

Почему же тогда полисный принцип прямого народовластия на местах и дополняющий его принцип большого общества, как целого, представляющего собой ассоциацию местных самоуправлений-полисов (разумеется, очищенных от неравенства и рабства) рассматривается Арендт как единственно возможный способ сохранения личности? Почему она думает, что только в таком мире человек может свободно выражать свои мысли и чувства?

Просто потому, что альтернативы не существует. Или так, или никак. По мнению Арендт без возрожденного полиса (автономных рабочих и территориальных Советов) нельзя остановить бюрократические машины. А поскольку они не остановятся, они подомнут под себя и личность. Таковы взгляды Арендт на проблему бюрократии и личности. Здесь она в какой-то мере оказывается ученицей Розы Люксембург (о которой с восторгом пишет) и, возможно, в гораздо большей степени, Антона Паннекука.

*Разумеется, речь идет о полисе, победившем, как замечал Ги Дебор, своих врагов, то есть, рабство, коммерцию, неравенство (в том числе неравенство мужчин и женщин).