Ясногорск: стачка

Текст подготовлен для 37 номера журнала "Автоном". В классовых боях 1998-1999 Ясногорская стачка занимает такое же место, как Великая Русская революция 1917-1921 в революционном подъеме начала ХХ века или Великая Французская в революционном подъеме рубежа XVII-XVIII вв. По своей мощи она не уступала происходившей одновременно с ней стачке на ВЦБК, а по уровню самоорганизации и поставленной цели превосходила ее. Однако сейчас о ней мало кто знает. Я хочу исправить эту несправедливость.

Стачка

Мы появились в Ясногорске в начале зимы 1998-1999-го – раньше мы просто ничего не знали о той стачке. Мы – это члены МПСТ, он же московская организация КРАС. Появись мы чуть раньше, может быть, я сейчас писал бы не про ясногорскую стачку, а про ясногорскую революцию или ясногорскую коммуну, и вовсе не потому, что мы были такими крутыми или такими многочисленными. Нет, мы были обычными людьми, и нас было с полдесятка человек, да еще пара активистов с Ростсельмаша – капля в море. Однако море было настолько переполнено и взбудоражено, или, если угодно, давление в котле было настолько высоким, что достаточно было добавить туда и полкапли, чтобы котел разнесло к чертовой матери, бабушке и прабабушке. Впрочем, и то, что там произошло без нашей капли, впечатляет.

Начало было до предела банальным. Ясногорский машиностроительный завод делал подземные насосы для шахт, причем делал на самом высоком уровне, его продукция шла даже во Вьетнам и даже в 90-е оставалась вполне конкурентоспособной, если не вообще уникальной, единственной. Но новые русские, захапавшие завод во время приватизации, в этом ни хрена не понимали и понимать не хотели, а хотели они просто все разворовать и продать, как все нормальные пацаны, которым в руки попал завод в городе, находящемся возле железной дороги (последнее давало возможность сдать цеха под какой-нибудь склад). В союзе с заводской администрацией они начали целенаправленно завод банкротить. Продукцию сбывали по почти вдвое заниженным ценам, а один раз даже попытались обменять четырнадцать насосов на… машину метел, которую к тому же пригнали аж из… Брянска. Даже если бы на брянских метлах можно было бы летать, обмен был бы, прямо скажем, неравноценный. К счастью, эта попытка не укрылась от глаз рабочих, рассудивших, что фирма не только веников не вяжет, но и свою продукцию на веники не меняет. При этом деньги от продаж шли в карман хозяевам и начальству. Рабочим зарплату не платили. Что в те времена было обычной практикой – полпровинции тогда месяцами и даже годами работало бесплатно и кормилось с огородов.

Прокуратура была на стороне хозяев. Профком изображал из себя защитника интересов рабочих, была даже стачка, возглавленная профкомом, но хозяева предпочли поделиться с профкомычами, а рабочие, как всегда в таких случаях, получили шиш. Их отправили в двухмесячный неоплачиваемый отпуск, а, вернувшись, они обнаружили, что за время их отпуска начальство успело распродать изрядную часть продукции со складов. Деньги от распродажи опять-таки пошли на коттеджи хозяевам и начальству, а рабочих решили снова отправить в отпуск еще на месяц. Естественно, без оплаты.

А дальше случилось неожиданное. Рабочие, вместо того, чтобы подчиниться хозяевам, заняли завод. Боссы оказались за воротами. Была объявлена бессрочная забастовка. Зачинщиками всего этого выступило, по разным данным, от десятка до трех десятков активистов, походивших по цехам и поговоривших со своими товарищами о том, что больше терпеть нельзя. Товарищи согласились, и завод вместе со складами перешел в руки рабочих. Производство рабочие не организовали, врать не буду. Однако сбыт еще не разворованного наладили. По нормальным рыночным ценам. Недостатка в покупателях у них не было, повторю, что продукция была уникальной по самым высоким мировым стандартам. Конференцией, а фактически общим собранием завода (участвовало четыре тысячи человек) профком и стачком были переизбраны. Председателем нового стачкома да и вообще основным (однако не единственным) неформальным лидером движения стал рабочий завода Андрей Гуан-Тин-Фа – здоровенный темноволосый мужик лет тридцати пяти, похожий на североамериканского индейца, в молодости, как говорят, не дурак выпить и подраться. Однако и он не мог пустить покупателя на склад за продукцией без решения общего собрания. Последнее собиралось через день, так что покупателям особо жаловаться на задержку не приходилось. Председателем нового профкома стала незадолго до того уволенная Антонина Чекмарева, раньше возглавлявшая... «советский» профком, в помещении которого, кстати, и стал собираться стачком. Подобная странность, объяснялась просто – Соцпроф к тому времени уже давно потерял свое значение.

Надо заметить, что рабочие позаботились и о юридической защите. Формально хозяевам принадлежало лишь двадцать семь процентов акций, многие акции формально принадлежали рабочим, так что 28 сентября, ровно через две недели после объявления бессрочной забастовки, было проведено собрание акционеров, избравшее нового гендиректора. Им стал работник отдела снабжения Ленст Рощеня, фигура не менее колоритная, чем Гуан-Тин-Фа.

Рощеня в молодости был офицером, но жизнь его сгубила не мина, не граната и не авиабомба, а секс-бомба. При Хрущеве армию сократили и лейтенанта Рощеню отправили в запас. Пропивая в ресторане свое выходное пособие, Рощеня на вопрос «снятой» им «подруги», откуда у него деньги, ответил: «А я – китайский шпион». На следующее утро за ним пришли. Что на счет китайского шпиона он пошутил, Рощеня объяснил очень быстро. А вот, что так шутить не надо, ему объясняли несколько лет. В местах не столь отдаленных. Жизнь человека с судимостью, да еще и отсидевшего по «политической», была в СССР не самой легкой. В постоянной борьбе за свое существование Рощеня освоил всевозможные положения и кодексы на таком уровне, какой не снился иному профессиональному юристу. Его ошибка была не в том, что он что-то неправильно делал с точки зрения закона – делал он все идеально, а в том, что он переоценил силу закона, который, как известно, писан не для верхов, а для низов. Это и стало одной из причин поражения забастовки. Но это было уже много позже. А пока борьба шла полным ходом. Власти арестовали Рощеню и нового исполнительного директора Дронова. И почти тут же отпустили, потому как рабочие пригрозили, что перекроют железку. Сделать это им было раз плюнуть – Ясногорск стоит как раз на самой железной дороге. Через него ходят электрички «Москва-Тула», если только Якунин их еще не поотменял. Мы как раз на этих электричках и ездили туда. Прямо с Каланчевки.

Наше участие свелось к тому, что мы печатали рабочим их стенгазету на листах А3, на ксероксе. По тем временам, когда с печатной техникой было похуже, чем сейчас (хотя уже и не так, как в начале 90-х), это была ощутимая помощь. В благодарность нам разрешалось давать туда и свои статьи. Безо всякой цензуры – нам доверяли. Мы в свою очередь много писали про эту стачку в своем бюллетене, который издавали совместно с ростовчанами. Кстати, когда последние отвезли его на свой завод и какой-то экземпляр попался на глаза администрации, та неожиданно выплатила рабочим часть долгов. На всякий пожарный. А то хрен их знает, что они сотворят, начитавшись про ясногорцев. Так что влияние стачки дошло аж до Ростова. Кроме нас, на ЯМЗ ошивались и радикальные сталинисты, от которых мы, собственно, про стачку и узнали. В отличие от КПРФ, которая была на стороне хозяев, потому как была тогда в Тульской области правящей, они стачку поддерживали, но надеялись на мирную победу, на успех в суде. Зря, как показало будущее.

Ясногорцы

Что же сделало ясногорцев такими крутыми?

Ясногорск – небольшой город – сейчас в нем живет с полтора десятка тысяч человек, а тогда – два десятка. Город старый, впервые упоминался еще в XVI веке, так что в нем все друг друга знают, в нем еще сохранились остатки старых доиндустриальных нравов. Пускай ясногорец мог и подраться с соседом, но, если у соседа начинался пожар, то тушили они его вместе. Учитывая, что ЯМЗ был предприятием градообразующим, то есть на нем работало большинство местных мужиков, работа в цехах дополняла соседские отношения и укрепляла солидарность.

При этом, хоть город и был по сути дела «большой деревней» и даже до 1958-го назывался «Лаптево» (переименовали его после того, как он стал городом и райцентром), однако жители его вовсе не лаптем щи хлебали. ЯМЗ, напомню, делал машины просто уникальные, так что балбес с восемью или даже с десятью классами на нем бы просто не справился с работой. Большинство рабочих ЯМЗ имело среднее специальное образование, а меньшинство – высшее. Да, именно высшее. Заочное, без отрыва от завода, но все-таки высшее. Среднее специальное, надо сказать, бывает разное. Это пресловутое ПТУ, не знаю, как оно называется теперь. Бывали и такие ПТУ, в которых ничему, кроме бухания, научить не могли. Но, если бы на ЯМЗ брали после таких, то брали бы и после десяти классов. Раз уж от людей требовали еще и ПТУ, значит, требовали не просто так, значит там действительно давали профессиональные знания. Точно так же и институты были (да и сейчас бывают) разные. Но, поскольку рабочему сам по себе диплом ничего не давал, никто из рабочих не стал бы ради диплома тратить время и силы на заочное образование. Стало быть, опять-таки тратили ради знаний. Так что могли ясногорцы не только лопатами махать, но и с формулами разбираться. А потому мысль о том, чтобы в случае чего самими взять управление заводом в свои руки, вовсе не казалась им безумной.

Впрочем, лопатами орудовать они тоже умели. Большая часть их жила в старых одноэтажных домах с огородами. Благодаря огородам они и выживали, когда им перестали платить зарплату. А когда уж совсем тяжко становилось сидеть на одной картошке, люди доставали ружья и шли в ближайший лес, где водилось много диких кабанов. То есть, были одновременно и квалифицированными рабочими, и парцельными крестьянами, и даже охотниками. Подобное многообразие, как правило, тоже расширяет кругозор человека и делает его более умелым и более решительным.

Ружья, кстати, были вполне легальные, охотничьи и были, понятное дело, не в каждом дворе, но уж в каждом третьем-то наверняка были. Это тоже помогало бастующим. Хоть им и угрожали и у Гуан-Тин-Фа демонстративно убили собаку, когда хозяев не было дома, однако, на него самого поднять руку никто не решился. В поселке, где все обо всех все знают, и где у стольких жителей есть ружья, умышленно убивать или калечить кого-то просто небезопасно.

Кое-кто из троцкистов считал таких охотников с высшим заочным, растящих для себя картошку и работающих на заводе в долг, какими-то неправильными рабочими и даже статью об этом писал в какие-то ленинистские газеты. Однако небезызвестный Букчин считал, что пролетариат раннеиндустриальной эпохи делала революционным классом именно его «неправильность», тогда как «правильный» рабочий класс эпохи развитого индустриализма превратился, по выражению Букчина, в «один из органов в теле капиталистического общества». С Букчиным в этом полностью соглашался Рот*, считавший, однако, что высококвалифицированные рабочие позднеиндустриальной эпохи снова становятся «неправильными», а потому революционными. Рабочие Ясногорска сочетали в себе особенности и раннеиндустриального и позднеиндустриального пролетариата. Поэтому даже в условиях тогдашней России, они были просто обречены на революционность.

Причины неудачи

Но если все началось так хорошо, и если ясногорцы были такими революционерами, то почему они все-таки проиграли? Или, во всяком случае, не выиграли. Как это обычно бывает в таких случаях, причин было несколько.

Прежде всего, рабочие слишком уж понадеялись на справедливый суд. Два раза суд честно решал дело в их пользу, а на третий – заявил, что новое акционерное общество незаконно и что единственным законным владельцем завода является Ткачев – тот самый, что банкротил его, сбывая насосы за метлы.

Трудно сказать, что больше обломало рабочих: само решение, или наплевательское отношение суда к закону – ведь по закону все было на стороне рабочих. Будь это в начале стачки, наверное, это только разозлило бы бастующих. Но теперь, после двух удачных судов, после того, как казалось, рабочие все могут получить по закону, напоминание о том, что закон существует для рабов, а не для хозяев, и что они – рабы, не столько разозлило их, сколько обломало. Тем более что к тому времени люди уже начали уставать, первоначальное воодушевление постепенно спадало, все труднее было найти желающих дежурить у ворот завода или ходить дозором вокруг его забора. И два этих обстоятельства наложились одно на другое.

Позиционная война вообще утомляет. «Кто не идет, тот падает», – говорят китайцы. Это сказалось и в шахтерском лагере у Белого дома, это сказалось и здесь. Этого можно было бы избежать, развивая социальную деятельность. Например, организовав совместные закупки продовольствия или еще чего, это было бы дешевле, чем поодиночке, это облегчило бы положение людей, и одновременно это крепче сплотило бы их и дало бы им почувствовать, хоть какой-то успех. Но, как пояснил один из участников забастовки, за стенами завода связи между рабочими ослабевали. Однако я не думаю, чтобы они ослабевали до предела, я уже упоминал о том, что в городе сохранились остатки докапиталистического менталитета. И какие-то совместные действия за пределами завода были бы вполне возможны в начале стачки. Но в конце ее при всеобщей усталости, да еще и обломе, это стало невозможным.

В начале стачки можно было бы поднять рабочих и не на такое. Даже в то время, когда мы там появились, мы всерьез думали, а не попытаться ли поднять их на то, чтобы они начали брать в свои руки не только завод, но и весь город, мы считали это хоть и маловероятным, однако всё же вполне реальным. В начале стачки это было еще реальнее. Но это означало бы гражданскую войну. Ельцин, расстрелявший парламент и развязавший войну в Чечне, не постеснялся бы и сюда ввести танки. Если кто не помнит, что из себя представлял ельцинский режим, поясню, что путинский – просто его логическое продолжение, что Путин – просто продолжатель дела Ельцина. При этом, если сейчас к беспределу властей люди уже привыкли и постепенно перестают его бояться (бойся, не бойся, все равно лучше не станет), то тогда они еще не оправились от шока, полученного при расстреле Белого Дома и вводе войск в Чечню. К тому же, после ухода шахтеров из Москвы, вблизи Ясногорска не было никаких проявлений социальной борьбы. ВЦБК был далеко, да и требования там были куда умереннее. Так что помощи ждать было особо неоткуда и хотя бы первое время пришлось бы надеяться на свои силы.

Надо сказать, что с начала 90-х социальное движение во всем мире было на спаде, революция в Албании и шахтерские походы на Бухарест в Румынии были первыми ласточками, и в России никому, кроме кучки анархистов, не приходило в голову, что «это только начало».

Все это определило исход ясногорской классовой битвы. Рабочих взяли измором. Хозяева могли себе это позволить – они не сидели без денег, им не нужно было копать огороды и охотиться на кабанов. К апрелю 1999-го все труднее стало находить добровольцев на дежурство, а вскоре и стачком стал все больше походить на современную левую тусовку – его члены начали ссориться сперва с общей массой рабочих (раздражавшей их своей пассивностью), а затем и друг с другом. К началу лета забастовка закончилась. Правда, в обмен на выплату долгов и обещание рабочего контроля. Обещание хозяева и администрация, естественно, не сдержали. Долги выплатили. Считать такой итог частичным поражением или частичной победой, пусть решают без меня. Назови ведро хоть наполовину пустым, хоть наполовину полным, суть от этого не изменится. Зимой 1998-го я рассчитывал на большее.

За упокой отменяется

С тех пор прошло больше пятнадцати лет. Я не знаю дальнейшей судьбы ни Рощени, ни Чекмаревой, ни других участников событий. Гуан-Тин-Фа я последний раз видел через несколько лет, а потом узнал, что он устроил голодовку протеста против очередного безобразия. Это было единственное, что он мог сделать. Один в поле не воин. Даже если это Гуан-Тин-Фа.

После всего этого было много событий. Была борьба с точечной застройкой в Москве и борьба за Химкинский лес. Была Болотка и был Майдан. Два Майдана. Первый я поливал последними словами за дурацкое «Ющенко – так!», во втором принял участие. Я терял работу, находил новую, снова терял, снова находил... Моя любовная лодка разбивалась о быт и об идейные разногласия (что в наше время редкость, обычно бывает наоборот, на любовной почве левак превращается в оппортуниста) и я долго терпел и мучился, прежде чем на горизонте замаячила новая. Я выгонялся из дома своей «женой по языческому закону» (нет, я не родновер, это случайно так получилось) и вступал в брак по официальным законам РФ (опять-таки, не потому что я придаю им значение, а потому что не придаю). Я пережил сокращение, рост, раскол и почти полный распад организации (хотя формально МПСТ существует до сих пор, и даже изредка мы что-нибудь пишем на сайте). Часть людей, бывших моими единомышленниками и товарищами по борьбе, ушла в никуда, а часть и вовсе превратилась во врагов, обвиняющих меня в фашизме, педофилии и, кажется, скотоложстве (а может, и еще в чем, я специально не интересовался). Многое забылось и теперь уже даже не верится, что все, о чем я рассказал выше, вообще было.

Но это действительно было. Я в этом участвовал и вспоминаю об этом даже с большей радостью, чем о своем участии в Майдане или в Малой гражданской 1993 года. Хотя, после последней я сочинил много раз исполнявшуюся ленинистами «Полугодовую панихиду» и исполнявшихся мной в тусовочных кругах «Баркашей», да еще и одну песню, которую почти никто не знает; после Майдана я сочинил «Президентов можно» и «Неумершего», пускай они тоже мало кому известны; а вот после Ясногорска не сочинил ничего. Но, может, потому и не сочинил. Когда меня спрашивают, почему у меня так мало любовной лирики, я отвечаю, что начинаю рифмовать в таком настроении, в каком нормальный человек начинает ругаться матом. Ясногорск мне не за что ругать. Однажды, идя от завода к железке по совершенно безлюдному пустырю, я вдруг подумал, что хотя борьба тут идет серьезная и ставки в ней высоки, хотя сейчас запросто из-за ближайших кустов могут появиться омоновцы или братки и меня просто кокнуть, благо я не местный, меня и непонятно будет когда хватятся и где искать, хотя все это вполне реально, но мне при этом ни черта не страшно, потому как за то, что устроили работники завода, и умереть не жалко. Такого со мной не было ни у Белого дома, ни на Майдане. Хотя меня туда тоже не на аркане приволокли.

Нынешние российские забастовки, даже самые крутые, по сравнению с ясногорской – просто детский лепет, при этом никто из современных бастующих о ней не знает и знать не хочет. Выходит, что она никак не повлияла на будущее? Не уверен. Сент-Экзюпери сравнивал побежденных с семенами. Семена некоторых растений могут лежать в почве годами, а потом прорасти. Бактерии чумы или ядерные отходы сохраняют свою заразность или свою радиоактивность веками. Чем память о забастовке хуже? Почему бы ей не быть разрытой и не заразить новых людей идеями самоорганизации и социальной борьбы? Для консерваторов эти идеи хуже радиации, чумы и холеры вместе взятых. А для меня – семена, могущие дать всходы новой жизни. Влияние ясногорской стачки станет невозможным, когда не останется никого, кто бы помнил о ней. Я еще остался. И я раскапываю ее из-под слоя забвения. Читайте! Узнавайте! Заражайтесь! Семена еще могут дать всходы.

Вл. Платоненко

Примечания

1. Мюррей Букчин (1921-2006) – американский анархист и эколог, теоретик анархо-экологизма.

2. Карл Хайнц-Рот (1942 г. р.) – немецкий левый марксист, один из теоретиков операизма.