В марте-апреле события прервали свой стремительный ход, скучно катясь по ожидаемой колее. Статусные оппозиционеры, допущенные к регистрации, занялись партийной рутиной, вялая реакция понемногу набирала обороты. Под её каток попали поющие не в лад с начальством девушки из Храма Христа Спасителя, жестоко оскорбившие религиозные чувства — но не религиозные чувства верующих в отношении Бога, а религиозные чувства чиновников (как в рясах, так и в погонах) в отношении Президента. Церковь встала плечом к плечу с Государством. «Кириллинг» в защиту «гонимой» арестантками из Пусси Райот веры выглядел бледной пародией на путинги в защиту Державы.
Но май принёс сюрпризы. Дежурный выход «хомячков» на улицы 6 мая под лозунгом «Не пустим самозванца в Кремль!», вместо скучного мероприятия, позорно завершающего позорную серию сливов протеста, превратился в нечто, спасающее честь оппозиции, в нечто, чего не было в Москве с 1993 года. Наглый полицейский кулак столкнулся с массовым сопротивлением. Несколько тысяч молодых людей противостояли тысячам полицейских, ещё десятки тысяч смотрели на это — кто сочувственно, подбадривая сражающихся, кто осуждающе-пугливо качая головами. Трофейные омоновские каски поплыли по Москве реке. Тотчас же все заговорили о «провокаторах». Говорить о «провокаторах» оказалось одинаково — хотя и по разным причинам — выгодно и удобно как властям, расценивающим любое сопротивление полиции как экстремизм и кощунственный подрыв государственной монополии на насилие, так и трусливым вождям Болотной, не осмеливающимся признать право людей на самозащиту и предпочитающим безропотно сдавать их на расправу. (Последствия этого были катастрофическими: чудовищный закон о митингах, аресты участников сражения на Болотной, не встретившие дружного и всеобщего сопротивления). Думаю, никаких специальных «провокаторов» 6 мая не было. Или, точнее говоря, провокаторами были все стороны столкновения: и власти, решившие устроить образцовое побоище, наводнившие центр столицы полицией и техникой, закрывшие выход из восемнадцати (!) станций метро, перегородившие две трети Болотной площади (в нарушение договорённости) и создавшие столь узкий проход на неё, что Ходынка стала неминуемой, и демонстранты, вышедшие на улицу 6 мая в несколько более решительном настроении, чем раньше, и менее готовые безропотно сносить все унижения со стороны распоясавшихся людей в форме. Так что «Битва 6 мая» была столь же неизбежна (как ясно пост-фактум), как и непредсказуема заранее. И случившись, она дала новый импульс как затухающим протестам, так и вялотекущим репрессиям.
Далее события стали развиваться с невероятной скоростью. Оккупация Путиным Москвы 6-8 мая (с зачисткой улиц и бульваров, сотнями арестованных (всего в мае в Москве было задержано более полутора тысяч протестующих), ОМОНом на всех углах, охраняющим стерильное одиночество инагурируемого вождя) вызвала ответное движение «оккупай», пробудив в людях глубоко дремавшее доселе чувство человеческого протеста. На наглую оккупацию городского пространства государством общество ответило контр-оккупацией («Оккупируя, освобождай!» – стало лозунгом момента, напомнив сходный лозунг «Красного Мая»: «Баррикада перегородила улицу, но открыла путь»). Последующие недели принесли много сюрпризов, обогатив протестное движение множеством новых форм, идей, тактик и даже слов (вроде очередного российского оксюморона – «народные гуляния протеста»). Даже пугливые либералы вышли 13 мая на «контрольную прогулку протеста» по призыву Б. Акунина (бунтарский псевдоним всё же обязывает, подталкивая Григория Чхартишвили к борьбе?) и других писателей, наконец-то вспомнивших, что «поэт в России — больше чем поэт» и больше, чем просто обслуживающий персонал власть имущих. Оказалось, что даже за право свободно гулять по улицам без высочайшего соизволения, собираясь больше трёх, надо бороться. Оказалось, что мирное, не слишком многочисленное (несколько тысяч человек) и децентрализованное движение, действующее без вождей и апеллирующее даже не к политическим убеждениям, а к чему-то более фундаментальному и изначальному — к оскорблённому человеческому достоинству людей, способно эффективно противостоять государственному бандитизму.
Протестующие в эти дни сравнивали себя с водой: мы не дерёмся с полицией, уходим по её требованию и... снова собираемся в новом месте, и снова разговариваем, устраиваем лекции, украшаем себя белыми лентами. Попробуйте колотить палкой по воде! С тем же успехом начальники из Кремля безуспешно пытались подавить протест, выставляя себя на всероссийское посмешище. Можно арестовать «лидеров» – но у этого движения нет лидеров, всё решают ассамблеи; можно свинтить сотни людей — но, во-первых, люди почти перестали бояться задержаний, превратившихся вдруг из катастрофы в едва ли не развлечение, а, во-вторых, на смену задержанным, на улицы выходили другие; можно сгонять протестующих с насиженных мест — но они перемещаются на новые — благо, площадей в центре Москвы немало, и сгодится любая. И Власти оставалось лишь заниматься мелочным и пакостным вредительством, в стремлении дискредитировать, маргинализировать и изолировать протесты (ставшие эстафетно-непрерывными): по-воровски нападать на протестующих, похищая у них то биотуалеты, то собранные деньги, то еду, запрещать им — ставить палатки, пользоваться мегафонами, раздавать листовки, натравливать на них местных жителей, «разгневанных» гуляниями (и показывая их по телеящику). Кстати, это возмущение трудно объяснить чем-то, кроме постановочных пропагандистских кадров: Чистопрудный бульвар во дни «оккупайАбая» преобразился, став чище и спокойнее: в лагере оппозиции поддерживался сухой закон, проводилась очистка территории, запрещалось шуметь после 23 часов, по утрам проводились зарядки для желающих, а место традиционных для этого района пьянчуг заняли граждане, внимающие уличным лекциям под деревьями на актуальные темы. Заодно с путинским режимом — и, пожалуй, эффективнее полицейских дубинок, против протестов ополчилась погода: попробуйте проводить ночи под дождём и холодным ветром на лавочках! Но молодёжный задор и романтика сопротивления превозмогали и непогоду. Москвичи сменялись, собираясь в лагерях протеста под вечер, а приехавшие из других городов упрямо продолжали эстафету борьбы, превратившейся в азартную игру в ваньку-встаньку.
Читатель «Автонома», уж, конечно, в курсе майских событий в Москве (и в ряде других городов — в Питере события происходили на Исаакиевской площади и т. д., но, увы, как и события зимы пока мало затронули выжидающе наблюдающую провинцию). Поэтому нет смысла описывать здесь протесты и репрессии день за днём. Скажу главное: май принёс то, чего катастрофически не хватало декабрю-марту. Движение (только в Москве и только отчасти — в виде лагерей «оккупай») из сугубо политического по лозунгам, умеренного и авторитарно-вождистского стало более социальным по целям, более радикальным по духу и более либертарным по формам, вливаясь в поднимающееся мировое движение сопротивления капитализму и власти. Хотя лагерь у Абая заставлял вспомнить о «водяном перемирии» в мире животных в сказке про Маугли, когда звери, гонимые засухой к водопою временно отказались кушать друг друга (в охране участвовали и националисты, а среди участников было немало либералов), однако «идейную гегемонию» в нём захватили — говоря языком 68 года – «гошисты» (леваки, прежде всего, троцкисты и социалисты из РСД и КРИ, и анархисты).
Дело не только в том, что левые активисты наводнили лагеря протеста своими изданиями (оперативно сработали троцкисты) и создали инфраструктуру: информцентр и организацию питания (здесь помогли анархисты и люди из ФНБ). Важнее другое: в лагерях «оккупай» появилась ассамблея (нечто — очень привычное для Франции или Аргентины, сохранивших остатки коммунитарности, вновь и вновь расцветающей в дни социальных возмущений, и совсем невиданное для России уже лет девяносто, со времён Советов: когда люди решают всё на вече, без вождей, вырабатывая коллективное решение, стремясь к консенсусу и парализуя попытки лидеров и партий овладеть гегемонией; надеюсь, дело не ограничится только модным словечком и теперь практика ассамблеаризма (то есть прямой демократии) будет распространяться по России в различных сферах жизни и регионах) и социальная повестка дня. Темы семинаров: как организовать политическую стачку, проблемы образования, экология и капитализм, самоцензура в прессе, история гражданского неповиновения, опыт рабочего самоуправления в Венгрии 1956 и в Польше 1980, опыт анархо-экологических лагерей протеста в России 1990-2000-х, вопросы патриархата и феминистского сопротивления ему, коммуна на площади Тахрир в Каире, и опыт лагеря протеста против диктатуры Лукашенко в Минске в 2008 году — потеснили на обочину старые темы «честных выборов» и «России без Путина». Модель либертарного общества, успешно функционирующего и противостоящего репрессиям, была продемонстрирована в эти дни: можно охранять себя без полиции при помощи своей добровольческой дружины, распространять информацию без официальных СМИ (через Интернет, листовки, листки, надписи на стендах), коммуницировать без посредников на манер Гайд-Парка обсуждая волнующие всех вопросы, обеспечивать свою жизнь без бизнеса и начальства (были созданы рабочие группы по питанию и информации, в лагере действовали системы экономики дара и добровольной взаимопомощи — буккроссинг и фримаркеты), создавать систему самообразования без денег и государства (десятки бесплатных семинаров под открытым небом), решать все вопросы на ассамблее без лидеров.
Впрочем, по меткому выражению одного моего товарища, система прямой демократии причудливо соседствовала в лагере с элементами «феодализма»: когда у Абая появлялась очередная вип-персона, обескураженно наблюдающая спонтанно развивающийся без её мудрого руководства протест «простых людей» и начинала изображать «главного», на неё тотчас сбегались орды журналистов, жаждущих разъяснений, и зевак, жаждущих приобщиться к величию вип-персоны; две реальности — старая и новая — сосуществовали, почти игнорируя друг друга.
Разумеется, лагерь у Абая, ставший знаменем протеста, воодушевляющим примером, рассадником и образцом новых идей, ценностей и практик, местом общественной коммуникации и кристаллизации новых инициатив, продержался только (и целую!) неделю и был разогнан. Разумеется, силы участников протеста иссякли, а расколы в движении усилились (как и влияние нацистов). Разумеется, 12 июня старым вождям удалось воспроизвести в Москве клон унылой и самодовольной, ритуально-бесполезной демонстрации, по образцу декабря-марта. Разумеется, репрессии со стороны перепуганных властей привели к арестам некоторых активистов и заставили других временно «лечь на дно». Но опыт мая останется и, я уверен, не будет забыт. Левый, радикальный и либертарный поворот движения протеста начинается даже раньше, чем я это предсказывал в первой части статьи. Что будет дальше? Дорогие читатели! Не дожидайтесь нового номера «Автонома» или новых выпусков новостей по ТВ, чтобы узнать об этом. Формируйте эти новости сами! Майские события в столицах ещё раз подтверждают то, что это в наших силах.
Павел Сентябрьский
